Вальс в четыре руки

Вообще надо было ехать, время было отъездное, год семьдесят восьмой. Но это было вообще. А в частности надо было проследить, чтобы звукотехник Серегин пришел в торжественный день трезвым и наладил микрофоны на сцене; чтобы президиум с «будкой» поставили ровно по центру и Ленина на заднике протерли; чтобы хлопкоробов разместили поближе к сцене; и московских этих, будь они неладны, чтобы упаковали в правую кулису, других артистов — в левую, а уж пионеров с букетами — во-он в тот угол; и чтобы Аннушка встретила первого («Фимдавыдыч, да не волнуйтесь вы, да не в первый же раз первого встречаем!»); и чтобы еще много чего, освоенного за долгие годы на ответственном посту.

Ефим Давидович погладил лысину и привычно хлопнул по карманам, предвкушая скорый перекур. Правый пиджачный карман дружелюбно клацнул спичечным коробком. Тяжелое солнце стояло над Ашхабадом.

Торжественный день выдался по-туркменски горячим. Хлопковые поля наливались азиатским жаром.

Солиста хореографического ансамбля «Народные ритмы» Володю Шапочкина мутило. Ему было нехорошо. Еще вчера Володе Шапочкину было хорошо, но теперь стало совсем плохо. Дело в том, что накануне Петюня Сычев уверял, что кефир — это отличная закусь, а водка с кефиром — это практически народный степной напиток кумыс, столь любимый всеми казахами.

   — А разве мы в Казахстане? — усомнился Шапочкин.

   — А где ж мы, по-твоему? — сказал Петюня, кивая в сторону серых прямоугольных новостроек. — Вон они, степи!

Что касается кумыса, то его рецептура не вызвала сомнений. Утомленные кочевой жизнью, культурные посланцы мирно отдохнули от долгого переезда. Ничего лишнего, уж артисты-то норму знают!

Однако вот именно сегодня Володе Шапочкину было нехорошо. В свинцовой голове Шапочкина медленно передвигались разрозненные мысли. Одна из них подбадривала Володю: «Ничего, ничего, ноги вспомнят, руки не подведут! Прорвемся!»

   — Вовик, помоги-ка мне со шкурой! — Леночка Т. повернулась к Володе мускулистой попкой. По замыслу хореографа танец нанайцев «Увезу тебя я в тундру» исполнялся в шкуроподобных халатах некого общетундряного вида, из-за чего танцоры напоминали одновременно гарцующих оленей и пляшущих оленеводов. В руках оленеводы держали бубны и лохматые копья — для колорита. С первыми тактами песни оленеводы выскакивали цепочкой, потрясая шаманскими доспехами, и неслись по большому кругу от края до края: «Ты у-ви-дишь, что нап-ра-сно на-зы-ва-ют се-вер край-ним!»

«Попа, — нехотя отметил Вова, застегивая Леночку, — а кстати...»

   — А кстати, Ленок, где твой бубен?

   — Ой, Вовик, мне этот бубен, знаешь...

«Люди! Ну слушайте, ну где мой бубен?» — Правая кулиса шелестела московским говором, босыми пятками и оленьим мехом. Володя Шапочкин закрыл глаза.

   — Эй, Вован, ты не спи! — Зашкуренный Петюня, кумысных дел мастер, тряс Шапочкино плечо. — Если ты проспишь, то никто ж на сцену не поскачет!

   — Не просплю, Петюня. У них еще этой говорильни — на два часа.

   — Ну давай, отдыхай, — вздохнул Петюня, — но если что, так ты учти!

Петюнино нанайское копье тюкало по полу в такт Петюниным шагам. «Вот ведь хрен-колотушка», — затуманенно подумал Шапочкин...

Зато звукотехник Серегин был сосредоточенно трезв. Уже с утра хмурый Серегин просвистел и продул микрофоны, закрепил провода, подсоединил усилители, приготовил фонограмму. Теперь он сидел за пультом и обильно потел в лучшем, впрочем, и единственном своем кримпленовом костюме, надетом по случаю большой ответственности. Синтетический галстук душил несмоченное серегинское горло.

Осоловевший от длительного напряжения звукотехник смотрел на трибуну с деловито журчащим оратором. Изредка речь министерского чиновника прерывалась аплодисментами — в эти моменты Серегин чувствовал некоторое дисциплинарное послабление: он торопливо вытирал влажный лоб и обмахивал себя листками со сценарием торжественного вечера. В один из таких перерывов Серегин заметил, что на сцену поднимаются прокопченные туркменским солнцем, чрезвычайно серьезные и смущенные хлопкоробы. «Ага, — подумал он, — сейчас будут награждения».

— ...орденом награждается бригадир упаковочно-сортировочной бригады совхоза «Коммунист Туркмении» Джумагулы Довлетгельдыев! Поприветствуем, товарищи!..

   — Серегин! — Серегин обернулся на грозный, из-за двери, шепот Гольдштейна. — Серегин, ты это, давай внимательно следи, не забудь потом включить фонограмму!

   — Чего?

   — Фонограмму, говорю, Серегин, фонограмму не забудь. Включить. Понял?

   — Понял! — сказал Серегин, отекший от долгого сидения, истерзанный жарой и злостным кримпленом, потерявший волю и логику, откликающийся лишь на голосовые команды. — Понял! — сказал Серегин и, повинуясь необъяснимому порыву послушания, включил фонограмму.

«Увезу тебя я в тундру, увезу к седыыым снегаааам!» — оповестил изумленную публику невидимый глазу Кола Бельды...