Вальс в четыре руки

Услышав звуки родной песни, Володя Шапочкин пробудился, подхватил мохнатое копье и уверенно поскакал по намеченной ранее траектории. Вслед за грациозно убегающим на сцену выводящим потянулись и остальные нанайцы с бубнами и копьями. Примерно на шестом метре пути Володя Шапочкин обнаружил, что сцена как-то необычайно густо декорирована кумачовым президиумом, трибуной, пионерами с цветами и прочим народом, среди которого особо выделялся окаменевший от неожиданности свеженагражденный Джумагулы Довлетгельдыев.

— Ёп! — подумал Шапочкин, с тревогой оглядываясь на безмятежных своих товарищей. Возвращаться было поздно.

И в этот момент ужас содеянного дошел до серегинского помутившегося разума, в связи с чем Серегин оборвал Вельду на словах «Мы поедем, мы помчи...». В наступившей морозной тишине по-зимнему экипированные оленеводы продолжали свой молчаливый путь через сцену. Достигнув левой кулисы, Шапочкин упал на грудь ошарашенной певицы Гурбангюль Аннадурдыевой, которую, со своей стороны, подпирал баяном умирающий от смеха Сева Петров. Довольно скоро в левую кулису прибыл весь сплоченный отряд нанайцев, включая замыкавшего цепочку Петюню Сычева. Петюня поперся на сцену уже безо всякой музыки, чисто за компанию, как это вообще было свойственно Петюне.

Вихреобразное появление оленеводов, конечно, несколько смяло процедуру награждения. Тем не менее, преодолев первичное потрясение, высокое начальство все же завершило свою миссию и очистило сцену для певицы Гурбангюль Аннадурдыевой, открывавшей праздничный концерт.

— «Туркмения — родина моя!» — сделал любопытное заявление Ефим Давидович Гольдштейн на правах конферансье. — За баяном — Всеволод Петров! («Боже мой, — подумал Гольдштейн, — что я говорю?!»)

Большой зал Дворца культуры им. В. И. Ленина наполнился эпическим баянным вступлением и сдавленным стоном категорически вышедшего из строя Севы Петрова.

В это время раскисший от хохота тундряной коллектив переходил, постукивая копьями, по темному закулисью на исходную правофланговую позицию. Лица нанайцев расплылись от потекшего грима, настроение было боевое, но нерабочее.

   — Девочки, девочки, ну-ка, собрались! — призывал к порядку Володя Шапочкин.

   — Г-г-гышшы-шы-шы-шы, — шуршали в ответ нанайские девочки. — Вовик! Зы-зы-за тобой — х-хы-хоть на край света!

Несчастнейший из людей, звукотехник Серегин, лишь минуту назад отошедший от тяжелого шока, моргливо глядел на белого в гневе Фиму Гольдштейна.

— Серегин! Шо ж ты творишь-то, Серегин? Совсем обалдел? Очнись! Слушай внимательно! Сейчас

Гурбангюль допоет, уйдет, и ты, Серегин, включишь фонограмму! Ты понял? Допоет, уйдет, включишь!

Все осознавший, раскаявшийся, готовый искупить Серегин положил палец на клавишу магнитофона.

Хореографический ансамбль «Народные ритмы» поднял бубны, оправил шкуры, встал на изготовку.

— Танцевальная композиция «Увезу тебя я в тундру!», — выкрикнул Гольдштейн резиновым голосом.

Звукотехник Серегин нажал магнитофонную клавишу. «...мся на оленях утром ранним, — как ни в чем не бывало продолжил прерванную песню Кола Бельды, — и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю-юуу!» Звукотехник Серегин, разволновавшись, забыл перемотать пленку.

Инстинкт Вовы Шапочкина отказывался реагировать на чуждые слова. Вова Шапочкин привык отчаянно врываться только на «Увезу тебя я в тундру!», поэтому возникла недобрая заминка. По залу разносился трагически одинокий баритон великого нанайца.

Дождавшись привычного заклинания про «увезу тебя», Володя Шапочкин выскочил на сцену с началом второго куплета. Дело вошло в колею, однако каждый из участников забега догадывался, что песни на всех не хватит; что негибкий в изменившихся обстоятельствах Бельды окончит повествование точно к установленному сроку, ни минутой позже. Так и произошло. «Ты увидишь — он бескрайний, я тебе его дааа-рююю!» — сообщил собеседнику Кола Бельды и замолк.

Брошенный на произвол судьбы, совершенно умотавшийся табун взопревших под шкурами нанайских оленеводов поскакал в хаотичном порядке за кулисы, подволакивая свой бубенно-копейный скарб.

Наступал черед прославленного трио туйдуков «Дружба»...

Владимир Савич

Табуретка мира

Когда я появился на свет, отец мой уже окончил юридический курс местного университета и работал инспектором в областном отделе ОБХСС. И по сегодняшний день я не знаю расшифровки этой аббревиатуры. Что-то связанное со спекуляцией и хищениями.

Не знаю, был ли отец рад моему появлению на свет, но доподлинно известно, что на мою выписку из роддома он не явился. Спустя три десятилетия я так же не явился в роддом за своей дочкой (по всей видимости, это у нас семейное), но это вовсе не значит, что я не был рад ей. Напротив, рад и люблю свою дочь. Храни ее Господь!

Нуда оставим это. Рассказ ведь не о любви — он о музыке, точнее, о гитаре, нет, о табурете, а может быть... Решать тебе, читатель, а мне время рассказывать.