Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Да, до момента конца мы были все время вместе, разговаривали, смеялись. А потом она просто ушла. Сначала я подумала, что она скрылась в каком-нибудь убежище, в каком была, когда мы с ней впервые встретились. Но нет, после я получила несколько писем. Она не отказывалась от работы, она счастлива со своей новой теорией поля, и я решила, что она наконец-то обрела мир в себе. Но по ее последнему письму видно, что вроде бы что-то случилось, и это, кажется, останавливает ее работу. Это выглядит странно.

— Столь же странно,— сказала герцогиня,— как страна, воюющая со своим собственным зеркальным отражением, попавшим в стальной блок памяти.

Глава 3

О чем думает человек, когда собирается увидеться с отцом после пяти лет каторги и трех лет приключений, которые так и тянет назвать изменническими? Йон спросил себя об этом. Ответом был страх, сжимающий горло, замедляющий шаги, связывающий язык. Это был безымянный страх из детства, связанный с лицом женщины, по - видимому, его матери, и лицом мужчины, вероятно, отца. Но этот страх был неопределенным. В восемнадцать лет была неделя страха, начавшегося с дурацкого вызова вероломного друга, которому посчастливилось быть королем Торомона (Йон теперь спрашивал себя — принял бы он вызов, исходи он от другого парня?), и кончившегося глупой паникой, ударом энергоножа и смертью дворцового охранника. Затем пять лет тюрьмы, хотя приговор был не на пять лет, а пожизненно, со злобой, унижением и ненавистью к охране, к дрянному оборудованию шахт, к жарким часам под землей, где его руки выцарапывали руду из камня, к высоким папоротникам, хлещущим по его задубелой от грязи одежде, когда он выходил из хижины на рассвете и возвращался в нее вечером. Но неприкрытый страх пришел в тюрьму только один раз, когда впервые начался разговор о побеге — разговор велся ночью, шепотом, от койки к койке, или за спиной стражника в редкие минуты отдыха от подземной работы. Нет, это не был страх наказания, это был страх самого разговора, чего-то неконтролируемого, мелкой случайности, не запланированной в плотной ткани тюремной жизни, расцветающий в обмене взглядами или в шепоте в умывальной. Он по-разному удерживал этот страх, присоединившись к планам, помогая, руками роя подкоп, считая шаги охранника, когда тот шел от будки к краю тюремного пространства. Когда план был закончен, осталось только трое. Он был самым младшим из тех, кто скорчился под дождем у ступеней сторожки и ждал свободы.

Во время побега в темноте, под хлещущими лицо мокрыми ветвями, страха уже не было. Для него не оставалось времени. Но он дошел до высшей точки и взорвался в мозгу Йона после того, как он потерял двух других беглецов, после того, как вышел из джунглей слишком близко к радиационному барьеру, после того, как увидел шпили Тельфара — когда неожиданно, непредсказуемо его, не имеющего ни ментальной, ни физической защиты, ударило со звезд.

Затем начались приключения. Была опасность, он был измучен, но не боялся так, как сейчас. Та маленькая белая пустота была негативом черного пятна ужаса из полузабытого детства.

Он поднялся по давным-давно знакомым ступеням отцовского дома и остановился перед дверью. Когда я приложу палец к замку, пронеслось у него в голове, не окажется ли за дверью — свобода?

Замок долго читал линии и завитки его большого пальца. Наконец темное дерево отступило, и Йон вошел. Ему хотелось знать, изменился ли его отец так же сильно, как и он сам. Если привычки отца остались прежними, сейчас он должен был находиться в семейной столовой.

Йон прошел по коридору с голубыми драпировками, мимо знакомого хронометра, вделанного прямо в пол (хрусталь успел потускнеть с того времени, как Йон бывал тут в прошлый раз), мимо поворота, где имелся странный акустический эффект, позволяющий подслушивать любой шепот, мимо гардеробной, мимо двери в комнату трофеев и вышел в бальный зал. Высокий, слабо освещенный зал тянулся перед ним до двойной, как крылья лебедя, лестницы, спускающейся с внутреннего балкона. Его сандалии мягко щелкнули, и на миг он почувствовал, как множество призраков его самого провожает его в столовую.

Дверь была закрыта. Он постучал и услышал голос:

— Кто там? Войдите.

Йон открыл дверь — и сотни часов затикали ему навстречу. Дородный седой человек удивленно поднял глаза.

— Кто вы? Я приказал никого не впускать без...

— Отец...— выговорил Йон. Кошар дернулся в кресле, лицо его потемнело.

— Кто вы и что вам надо?

— Отец,— повторил Йон. Узнавание повисло перед ним, как яркий свет, и он испуганно отступил назад.— Отец, это я, Йон,— с трудом произнес он.

Кошар выпрямился и положил руки на стол.

— Нет!

— Я вернулся, чтобы увидеть тебя, папа,— даже произнося эти слова, Йон не мог до конца выйти из состояния своей плывущей задумчивости. Когда он подошел к столу, старик, который был его отцом, поднял голову и пошевелил губами, как бы подбирая слова.

— Где ты был, Йон? — выговорил он наконец.