Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Прошу тебя, Петра,— умоляюще произнес он,— не надо официальности. Будь просто моей кузиной, как раньше, когда ты рассказывала мне разные истории.

Герцогиня улыбнулась.

— Лет, я избегаю рассказывать истории.

— Тогда скажи мне правду. Что тебя тревожит?

— Я говорила тебе о так называемом враге,— сказала она, присаживаясь на кушетку.— Ты был на заседании Совета. Должна сказать, что ты замечательно поработал. Ты спорил с министрами спокойно, а я в конце концов начала бы попросту орать на них.

— Только потому, что ты сидишь рядом со мной, как мой советник. Петра, я хочу, чтобы они позволили тебе говорить на официальных заседаниях. Я спорил спокойно, чтобы ты заблаговременно перешла на мою сторону. Я видел, что ты жаждешь выступить. Наверное, поэтому у тебя так натянуты нервы.

— Насчет нервов ты прав,— невесело рассмеялась она.— Но ты и в самом деле очень хорошо говорил в Совете. Ты весьма красноречивый мальчик.

— Вот именно, я мальчик — мне всего семнадцать, и я этого не забываю. И Совет тоже. Иногда я прямо-таки слышу твои мысли: «Если бы только этикет позволял мне сказать то же самое...» — он вздохнул.— Но это лишь одна половина. Как насчет второй?

Петра замялась на несколько мгновений.

— Иногда я думаю, что за годы, проведенные среди лесных стражей, ты и сам выучился читать мысли.

— Я всего лишь научился тщательно наблюдать. И я наблюдал за тобой. Ну так ты скажешь мне или нет? — его голос был спокоен, но повелителен. Только благодаря этому голосу они получили тот небольшой успех в Совете.

Она встала, снова подошла к окну, зачем-то опять отдернула вышитые шторы. Ветер колыхнул ее голубое платье. Лет спокойно наблюдал за ее нервными перемещениями.

— Сомнение, Лет. Большое и серьезное.

— В чем ты сомневаешься, Петра?

— В тебе. В самой себе,— она протянула свои обнаженные руки в открытое окно, навстречу причудливым световым образам, живущим среди тьмы.— Сомневаюсь в этом острове, в этой империи, во всем, что окружает нас и за что мы отвечаем. И я сомневаюсь в нас, очень сильно сомневаюсь.

— Но откуда эти сомнения, Петра?

Она набрала воздуха в грудь, словно набираясь решимости перед чем-то, чего боялась:

— Лет, много дней назад, еще до объявления войны, я задумала план, который, как я надеялась, спасет Торомон. Я люблю Торомон — корабли, фермы, фабрики, леса... Но я всегда знала, как он слаб. Мой план должен был придать ему запас прочности, смягчить его экономические травмы, освободить от узды Совета. Но главная моя надежда была на тебя. Увезти тебя от матери и брата, а затем утвердить на троне. Я считала, что Торомону понадобится сильный король, умеющий четко выражать свои мысли. Я возлагала большие надежды на воспитание, которое ты получишь в лесу. Однако теперь я сомневаюсь в этом плане, как в моей его части, так и в твоей.

— Я не вполне...

Она наконец-то отвернулась от окна.

— Аристократия Торомона действительно не способна объединить страну. Она слишком стара, слишком устала и слишком связана с Советом, чтобы принять перемены, которые могут спасти нас. Но при этом она еще слишком сильна, чтобы умереть. Возможно, мне не следовало пытаться управлять страной как ни в чем не бывало. Может быть, имело смысл делать все по-другому. Может быть, правильный ответ был — убрать существующее правительство и допустить к власти новое, сильное, выросшее из того здорового, что еще осталось в Торомоне. Может быть, мне следовало стать одной из недов и разрушать ради разрушения. Во всей этой системе гораздо больше плохого, чем хорошего. Не исключено, что я пыталась сохранить живым то, чему лучше бы давно умереть. Лет, я очень сомневаюсь в своей правоте. И если я ошиблась, то моя ошибка была самой большой за эти пятьсот лет,— она снова села на кушетку и сплела на шее свои длинные пальцы. Она страшно устала, но из последних сил пыталась держать голову высоко.

— Это огромная ответственность, Петра,— сказал молодой король только для того, чтобы не длить молчание.

Она чуть наклонила голову, а когда снова подняла ее, он увидел предательский блеск в ее глазах.

— Лет, я так одинока,— тихо сказала она, и по ее щеке медленно скатилась слеза.

— Петра! — он наклонился к ней, и его голос стал настойчивым.— Петра!

— Да?

— Могла бы ты сделать что-то такое, чего никогда не делали в Торомоне?

— Не знаю,— отозвалась она.— Чего-то, чего никогда не делали в Торомоне... с тех пор, как я хотела чего-то подобного, прошло много времени. А чего именно хотите вы, Ваше Величество?

— Петра, я тоже чувствую себя одиноким.

— Так и должно быть. Эта работа для одиноких.

— Так и есть,— он кивнул.— Все, кого я хорошо знал — в лесу. А здесь у меня нет друзей, кроме тебя. Но когда я чувствую себя особенно плохо, я думаю о том, что сделал бы, если бы... И надеюсь, что однажды я это все же сделаю. Тогда становится немного лучше.

— Что же ты хочешь сделать? — улыбка чуть тронула ее губы.

— Это для всех по-разному,— начал он объяснять,— но...

— Расскажи мне.