Вечер и утро

Рагна шла вдоль строя пленных. Зрелище было удручающим. Молва утверждала, конечно, что рабы заслуживают своей незавидной участи; быть может, иногда это было справедливо, но какое преступление, скажите на милость, могли совершить подростки, совсем юные мальчишки и девчонки, которым предстояло вскоре пойти по рукам сластолюбцев?

Рабы подчинялись распоряжениям хозяев, но обыкновенно они трудились настолько скверно, насколько позволяли обстоятельства; вдобавок их требовалось кормить, содержать и оделять одеждой, а потому их труд в конечном счете оказывался лишь немногим дешевле труда свободных чернорабочих. Правда, саму Рагну куда больше заботила духовная сторона. Когда человек владеет человеком, это развращает душу. С рабами обращались жестоко, да, существовали законы, воспрещавшие жестокое обращение, но они почти не соблюдались, а наказание предусматривалось, по сути, ничтожное. Возможность избивать, насиловать и даже убивать раба вскрывала худшее в человеческой натуре.

Вглядываясь в лица людей на площади, Рагна вдруг узнала Стиганда, приятеля Гарульфа, того самого юнца, с которым она поссорилась из-за игры в мяч. Он поклонился, нарочито низко, как бы с издевкой, но показная вежливость, при всей ее мнимости, не вызывала отторжения и порицания. Рагна притворилась, что приняла поклон за чистую монету, и взглянула на троих пленников Стиганда.

В следующий миг ей стало ясно, что одного она знает.

Точнее, одну — девушку лет пятнадцати. Черные волосы, голубые глаза… Истинная валлийка, бретонцы по другую сторону пролива с ними схожи. Девушку можно было бы назвать хорошенькой, сообрази кто-нибудь ее умыть. Пленница не опускала головы, смотрела с вызовом, под которым пряталась обреченность, этот ее взгляд окончательно пробудил память Рагны.

— Ты из Дренгс-Ферри, верно?

Пленница промолчала.

— Точно! — воскликнула Рагна. — Тебя зовут Блод.

Пленница по-прежнему молчала, но смотрела уже не так дерзко.

Рагна понизила голос, чтобы Стигги не расслышал:

— Мне говорили, что ты сбежала. Выходит, снова попалась? — Да уж, не повезло этой девушке. Рагна ощутила внезапный прилив искреннего сострадания к той, кто пострадал дважды.

Ей вспомнилось больше.

— Ой, еще говорили, что Дренг… — Она спохватилась, оборвала себя и невольно прижала ладонь к губам.

Блод поняла, что она имела в виду:

— Дренг убил моего ребенка.

— Мои соболезнования. Никто тебя не защитил?

— Эдгар прыгнул в реку, пытаясь спасти младенца, но не смог его отыскать в темноте.

— Я знаю Эдгара. Он хороший человек.

— Единственный порядочный англичанин, которого я когда-либо встречала, — с горечью проговорила Блод.

Рагна разглядела, как блеснули ее глаза:

— Ты влюбилась в него?

— Он любит другую.

— Да, Сунгифу.

Блод смерила Рагну взглядом, но ничего не сказала.

— Это его девушка, которую убили викинги, — пояснила Рагна.

— Угу. — Блод с тревогой оглядела площадь.

— Беспокоишься, кто купит тебя на сей раз?

— Я боюсь Дренга.

— По-моему, его нет в городе, иначе он навестил бы меня. Ему так нравится всем показывать, что мы — одна семья. — Тут на дальней стороне площади Рагна заметила епископа Уинстена и его телохранителя Кнеббу: — Здесь хватает жестоких людей и без Дренга.

— Ну да.

— Может, мне прикупить тебя?

Лицо Блод озарилось надеждой.

— Я не против.

Рагна повернулась к Стигги:

— Сколько ты рассчитываешь выручить за эту рабыню?

— Фунт, не меньше. Ей пятнадцать, совсем молодая.

— Это слишком много. Даю полфунта.

— Не пойдет, она стоит дороже.

— Давай поделим разницу?

Стигги нахмурился:

— Это сколько получится? — Он, конечно, слышал это выражение раньше, но вот с подсчетами у него всегда было туго.

— Сто восемьдесят пенсов.

Неожиданно рядом возник Уинстен:

— За рабыню торгуешься, миледи? А я думал, что вы, возвышенные норманны, рабства не одобряете.

— Знавала я одного высокородного епископа, который распутничал, но на словах блуд осуждал.

— Острый у тебя язычок, миледи. — Уинстен с любопытством уставился на Блод: — Эй, да я тебя знаю!

— Ты меня трахал, было дело! — громко ответила Блод, и епископ, на удивление, как будто смутился.

— Какая чушь!

— Почему чушь-то? Ты брал меня дважды, еще до того, как я понесла. Заплатил Дренгу по три пенни за раз.

Пускай все знали, что Уинстен лишь притворяется, будто блюдет священническую добродетель, но все же он смешался, ошеломленный прилюдным обвинением в распутстве.

— Бред! Что ты несешь, девка?! Помнится, ты сбежала от Дренга…

— Он убил моего сына, — перебила Блод.

— И что? Кому до этого есть дело? Подумаешь, ублюдок рабыни…

— Может, это был твой сын.

Уинстен побледнел. Похоже, он не задумывался об этом.

— Тебя следует выпороть за побег! — Епископ отчаянно пытался вернуть себе достоинство.

— Прости, милорд епископ, — перебила Рагна, — но я как раз торговалась за эту рабыню, так что давай обойдемся без дальнейших препирательств.

Уинстен злобно ухмыльнулся:

— Тебе ее не продадут.

— Извини, не поняла.

— Она не продается.

— Еще как продается! — возмутился Стиганд.

— Не продается, я сказал! Она сбежала. Ее нужно возвратить законному владельцу.

— Только не это, — прошептала Блод. — Умоляю, миледи!