Долго сижу без движения и по пяти словам, нацарапанным на обложке, пытаюсь угадать, что внутри. По-прежнему держу его на ладони – видно, не один час прошел; я только тогда очнулся, когда внизу, на улице, мусоровоз загрохотал. Значит, уже утро. Блокнот я так и не открыл. Засунул под тот же картонный клапан, а сверху остальные сложил. Не хочу ничего менять. Пусть все останется как есть. Я так считаю: пока этот блокнот не открыт, остается шанс, что в один прекрасный день за мной заедет Д. Б. на своей новенькой тачке, сзади будет сидеть Молли, она меня игриво ущипнет за шею, мы серебристой стрелой помчимся по трассе, и он с усмешкой покосится в мою сторону, щурясь от дневного солнца. Пол в ванной дешевого мотеля на бульваре Сансет сейчас ни при чем. Существует лишь солнце, автомобиль, ветер, бьющий в лицо, рыжие волосы Молли, кожаные перчатки моего брата, его усмешка. И эти восемь коротких слов в придачу.
14
Мистер К.! Мистер К.!
Эти слова с таким напором влетают мне в ухо, что чуть ли не раскалывают голову. Все вокруг почему-то желтое, и когда я пытаюсь что-то сказать, изо рта вместо слов вырывается густая струя. Такое чувство, словно я на миг снова ухожу под воду, только приятно теплую. Потом со всех сторон опять подступает желтизна, и тот же самый голос бьет по мозгам.
Мистер К.! Мистер К.!
Почему, спрашивается, нужно меня будить? Долетевший откуда-то вой сирены и то приятнее, чем голос, который орет мне в ухо. Прислушиваюсь к металлическому завыванию и пытаюсь сдвинуться в ту сторону, подальше от этого голоса, но не нахожу ни рук, ни ног. И рад бы пошевелить конечностями, да не знаю, с чего начать. Сирена умолкла: слышу только чье-то тяжелое дыхание. Потом мне на грудь начинает давить какая-то сила, и опять накатывает рвота. Жидкость тепло и приятно льется мне на живот, я как будто взмываю в воздух и на миг зависаю над землей. Потом снова оказывается, что я лежу на спине. Что-то ползает у меня по щеке: не иначе как огромный краб; но нет, волосатых крабов не бывает. Это черный зверек: уселся мне на лицо и обдает чесночным запахом. Я проваливаюсь в темноту, но напоследок слышу все тот же голос, зовущий неведомо откуда.
Мистер К.! Мистер К.!
Бульон теплый и жутко кислый. У меня скулы сводит, когда эта старушка керамической ложкой вливает его мне в рот. Она проделывает это молча: просто зачерпывает бульон из миски, подносит мне ко рту и опять зачерпывает. Ее седые волосы стянуты в жгут на темечке и уложены спиралью, которая сужается кверху, прямо как вигвам. Открыв глаза, чтобы получить очередную порцию варева, замечаю, что мы находимся в каком-то помещении, где нет ни стола, ни стула, вообще никакой обстановки – только матрас, на котором я лежу. Под потолком два окошка, и перед одним свисает с крыши легкая клетка для птиц. Оттуда молча таращится пара желтых канареек. Вдруг у меня над головой раздается отдаленный щебет: канарейки вроде как пугаются моего присутствия. Старушка, почти полностью скормив мне бульон, уходит без единого слова. На мне гора одеял – один нос торчит; на мгновение меня начинает знобить, но я тут же закрываю глаза и проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь и вижу: на полу, как раз под окошком, устроилась Чарли, и я теперь понимаю, что мы находимся в каком-то подвале. Снаружи мельтешит целый лес ног, а я так и не могу сообразить, откуда она тут взялась. Это продолжение сна? Видимо, да. Она замечает на себе мой взгляд, встает и пересаживается поближе ко мне, по-турецки, совсем как та старушка. Кладет руку мне на лоб, и я понимаю, что это не сон.
Мистер К., как вы себя чувствуете?
Помню, Чарли любила классику. «Последний из могикан», «Двадцать тысяч лье под водой», «Зов предков» и все такое прочее. Она была тихоней, очень вежливой и всегда вовремя сдавала письменные работы.
Вы в воду упали, мистер К.
Убирает руку, начинает поправлять мне одеяло. Старается подтянуть как можно выше, до самой шеи.
Хорошо еще, что я вас увидела.
Пытаюсь вспомнить, на какую тему она писала экзаменационное сочинение, но сейчас ничего не идет на ум.
Отдыхайте, мистер К., говорит Чарли, и я опять остаюсь в одиночестве.