Вечером во ржи: 60 лет спустя

Оглядываюсь по сторонам – и не припоминаю, чтобы я здесь бывал. В такое время дня в ресторане немноголюдно: у входа расположились старичок со старушкой, прильнувшие друг к другу, как сиамские близнецы; за другим столиком спиной к нам сидит одинокий мужчина – лица его не вижу. Он нависает над тарелкой и энергично расправляется с заказанным блюдом. Я и раньше знал (разумеется, знал, просто сейчас это высветилось ярче, нежели в прошлом), что каждый из окружающих – это целая жизнь. Родные, близкие, работа, поездки, вспоминания, старые хижины, рыболовные снасти, натертый палец, мозоли, надежды и сожаления. Хочу с ней поделиться своими мыслями, но не знаю, с чего начать. Даже объяснять, почему я оказался в воде, откуда она меня вытащила, не имеет смысла. Тут нам приносят закуски, и необходимость что-то говорить отпадает сама собой.

Чарли сидит напротив и смотрит на меня. Я беру сэндвич обеими руками, откусываю. Она совсем не такая, как в школьные годы, даже не такая, как сегодня утром. Захватывает креветку двумя пальчиками, обмакивает в соус и, запрокинув голову, отправляет в рот.

А вам известно, говорит она, с аппетитом уплетая креветки, что это заведение принадлежит Пакистану?

Пытаюсь вспомнить, в каком ряду она сидела и какую оценку получила по моему предмету, но безуспешно. А она как заведенная набивает рот креветками, снимая их с кромки бокала.

«Рузвельт», стопроцентно американский отель, вместе с гриль-баром «Рузвельт», говорит она, описывая в воздухе полукруг очередной креветкой, этот отель, где Гай Ломбардо впервые исполнил «Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней». Известно ли вам, что хозяева здесь – «Пакистанские международные авиалинии»?

Набираю в рот воды, но, похоже, воды мне уже хватило, более чем, и я выпускаю ее обратно в стакан.

Это неприлично, мистер К. Вы, конечно, извините, но это неприлично, говорит Чарли, отправляя в рот креветку.

Учеников у меня было много сотен. И все же хочу вспомнить, на какую тему она писала экзаменационное сочинение. Как-то раз, перед летними каникулами, она исчезла недели на три, а когда вернулась, семестр подходил к концу. Помню, я дал ей список дополнительных заданий на лето. Мог бы ее провалить, но решил этого не делать. Уж не помню, что именно я включил в тот список, помню только, что пошел ей навстречу, потому что она сильно похудела и осунулась.

То есть я что хочу сказать: если так и дальше будет продолжаться, до чего мы дойдем? Статую Свободы Аргентине продадим? – спрашивает она.

Я улыбаюсь, но не потому, что она задается такими вопросами или бросает в рот креветки, а потому, что заставляет меня кое-что вспомнить.

После еды предлагаю пройтись. Не знаю, есть ли у Чарли определенные планы на вечер, но в любом случае хорошо бы сейчас от нее отделаться. Идем с ней в западном направлении, бок о бок, но не разговариваем. Получается, что у нас обоих пропала охота беседовать, как только мы вышли на воздух. По сравнению со мной Чарли, естественно, коротышка; вероятно, из-за малого росточка у нее такой упрямый вид. Прежде не замечал у нее такого выражения. Идем куда глаза глядят, а я жду удобного момента, чтобы свернуть за угол и смыться. Подобно тому, как человек пускается во все тяжкие, чтобы избавиться от нелюбимой собаки, – завести подальше и бросить. На самом деле я против Чарли ничего не имею, просто у меня есть другие дела. А времени, как я понимаю, в обрез, так что надо спешить, а не то поздно будет.

Миновав пару кварталов, переходим через Пятую авеню и сворачиваем в южном направлении. По-прежнему не разговариваем, и где-то на углу Тридцать третьей улицы я останавливаюсь и задираю голову, чтобы рассмотреть мою старую настольную лампу. По прошествии такого долгого срока она все еще на прежнем месте. Остальные кабинеты теперь выглядят иначе – аккуратные, что ли, не захламленные. Воображаю, будто это я сверху разглядываю самого себя, стоящего на тротуаре, – ведь сколько раз я подходил к этому окну и смотрел вниз. Даже слышу потрескивание допотопного обогревателя, который включался зимой. Было время – я знал каждое пятнышко, где отслоилась краска, и каждый шуруп на фасаде напротив, знал наперечет все рубашки в гардеробе жильца с четвертого этажа и узор перьев каждого голубя из тех, что облюбовали конек крыши.

Тебе домой пора, обращаюсь я к Чарли, не отрывая взгляда от старой лампы.

Она отвечает мгновенно, как будто только и ждала, чтобы я заговорил первым.

Я все видела, мистер К., говорит она. Я видела, как вы прыгнули.

15