Я взбегаю по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и вижу ее дом. Рядом, за деревьями, замечаю фонтан. Не могу себе представить, что это действительно случилось здесь. Что Кристофер лежал прямо там, на земле. Луиза видела его таким. Мне больно за нее. И в тот момент я понимаю, что питать к кому-то слабость – не значит быть слабым. Это в порядке вещей.
Я хожу взад-вперед мимо мешков с мусором, которые выстроились в ряд вдоль стены рядом с гардеробной, и, несмотря на то, что ждала этого, вздрагиваю, когда звонят в дверь.
– Да? – говорю я, нажимая на кнопку домофона.
– Это я.
– Четвертый этаж.
Я слышу жужжание входной двери дома и то, как мгновение спустя она открывается. В этот момент мне приходит в голову, что у меня дома почти нет никакой еды, потому что я не знала, что он придет. Откуда мне было знать?
Мои ладони влажнеют. Я стою в дверях квартиры, ухватившись за дверную ручку. Мигает энергосберегающая лампа. Я нервничаю и не знаю почему, ведь мы, в конце концов, видимся не первый раз. Но это первый раз, когда он приходит ко мне. В эту квартиру, которая больше не является домом.
Со дня смерти Кристофера сюда не приходил никто. Только мама и я. И двое полицейских, которые тогда проинформировали нас об «инциденте». Так они это называли. Инцидент. И этот странный проповедник, который полчаса грустно смотрел на меня и уверял, что плакать – это нормально. Я не плакала. И была только рада его уходу.
Я жду шума лифта. Скрежета его закрывающихся дверей. Но лифт не издает ни звука. Джейкоб поднимается по лестнице. Само собой. Его шаги приближаются, они становятся все громче и громче. А потом я вижу его. Он появляется из полутени лестничной площадки, словно выныривает из воды. И мое сердце бьется еще быстрее. Я улыбаюсь ему. Как будто уголки рта сами так решили, потому что мой мозг сейчас не работает.
Джейкоб останавливается передо мной. И его взгляд полон подтекста.
Я опускаю сумку на пол и снимаю ботинки. Пахнет краской. Прихожая темная и тесная, потому что все двери, кроме одной, закрыты. Большая часть пола завалена мешками с мусором.
– Освобождаюсь от лишнего, – говорит Луиза.
– Вижу. А в чем причина?
Она крутит колечко своего пирсинга.
– Таково было очередное задание, – говорит она после паузы.
– Понимаю.
Луиза указывает на единственную открытую дверь:
– Это моя комната.
Она входит туда, а я следую за ней в комнату, лишенную души. В центре – кровать, пустая полка и шкаф. Стены белые. Даже слишком. Как новое начало. Или пустой холст, ожидающий применения.
– Я мог бы помочь, – спустя несколько секунд роняю я.
– Знаю, – говорит она, – но ты и так уже во многом мне помог.
Я не говорю ничего. Мы просто стоим рядом друг с другом в опустошенной комнате Луизы и молчим. Здесь нет никаких личных вещей, никаких фотографий… Ничего, в чем можно было бы узнать Луизу, ничего, что делало бы это помещение ее комнатой. Отчего-то мысль, что прошлое можно стереть, по крайней мере частично, с помощью всего лишь нескольких мешков для мусора и небольшого количества краски, странно утешает. Как будто можно вырвать из своей жизни отдельные страницы и оставить их в прошлом.
В этот миг Луиза еще помнит, как все выглядело раньше, но в какой-то момент ей станет трудно вспомнить точно. Со временем картинки станут неясными и смутными. Они потускнеют и сотрутся. Это благословение прошлого. И в то же время проблема. Уже нельзя будет посмотреть, как все было на самом деле. Прошлое основано исключительно на воспоминаниях и, следовательно, на множестве субъективных истин. Думаю, для моей матери прошлое представляется совершенно иначе, чем для меня.
– А твоя мать хоть бывала дома в последние несколько дней? – спрашиваю я.
– Мы говорили по телефону, – отвечает Луиза. – Она только спросила меня, как дела, но не о том, где я. Так что мне не пришлось лгать. – Она делает паузу. – Хочешь чего-нибудь выпить? У меня особо ничего нет, но… – она пожимает плечами. – Может, чаю или минеральной воды?
– А есть тот твой травяной чай? – спрашиваю я.
– Он у меня есть всегда, – кивает она.
– Тогда я с удовольствием выпью чая.
Мы стоим на кухне и ждем, когда закипит вода. Комната маленькая и не особо уютная, но чистая.
– Значит, твоя мать даже не знает, что ты дома, – говорю я.
– Нет.
– И тебе не хочется все прояснить?
– Нечего тут прояснять, – отвечает она.
– Но ты же скучаешь по ней.
– Скучаю, конечно. Но не больше, чем обычно.
Я прислоняюсь к раковине. Мой желудок урчит, и Луиза смотрит на меня большими глазами.
– Это у тебя в животе? – в ужасе спрашивает она.
Я не могу не улыбнуться.
– Да. Я только что с тренировки. Проголодался.
Луиза вытаскивает из кармана брюк телефон:
– Можем что-нибудь заказать.
– Или что-нибудь приготовить.
Она избегает моего взгляда и смотрит себе под ноги.
– Я же сказала, что у меня почти ничего нет, – тихо говорит она.
– Готов поспорить, ты преувеличиваешь, – отвечаю я, открывая холодильник.
Она не преувеличила. Он почти так же пуст, как и ее комната. Я невольно смеюсь, но Луизе не смешно. Сначала она серьезно смотрит на меня, а потом отводит взгляд.