Белое свечение глаз манит к себе Анэ, не давая даже вздохнуть. Она следит за каждым движением, каждым вздохом богини. Крабы взбираются по ногам, доходят до туловища, садятся на плечи – Анэ это чувствует, но не может пошевелить ни руками, ни ногами. Все ее тело сковал душный сырой воздух. В котелках все дрожит и булькает вода, и от запаха старого тюленьего жира на глазах выступают слезы.
Крабы клацают прямо над ухом.
–
И Анэ начинает. Она не замечает, как открывает рот, как первые слова вырываются из горла – словно Седна сама вытягивает из нее все, что нужно. Она говорит о том, как умерла и проснулась через двести лет в другом теле. Как узнала про буковник, который отец собирал не один год. Как неведомая пещерная сила подсказывала ей путь. Про ачкийини и катутаюков, разрушивших в Инунеке дом. Про иджирака, что дал ей инуксук и привел сюда.
Седна слушает. Ее волосы дергаются и то льнут к ней, прилипая к телу, то отдаляются, достигая стен пещеры, то летят прямо к Анэ и бьют ее по лицу. Крабы нетерпеливо танцуют на плечах. Вода булькает, ледяные колеса скрипят, котелки издают тихий треск.
Где-то в отдалении раздается протяжный вой.
Анэ замолкает так же неожиданно, как и начинает говорить. И тут же ее тело расслабляется. Крабы падают на землю, руки и ноги распрямляются и вновь подчиняются ей. Анэ быстро потягивается и, встречаясь с Седной взглядом, начинает говорить уже давно заготовленные слова:
– Позволь мне расчесать твои волосы, – громко говорит она, и Седна, после некоторого молчания, согласно кивает.
Анэ медленно подступает к огромному телу богини. Чем ближе, тем сильнее раздается смрад – от тел рыб, которые только чудом еще могут двигаться, от сальных волос – и гнилой запах из большого рта, в котором таится длинный ряд кривых коричневых зубов. Стараясь дышать не глубоко и часто, Анэ подходит к Седне и протягивает руку к копне ее волос, которые богиня удерживает на обрубках.
Анэ опускает взгляд на свою руку – и, глядя на зажатый в ней белый гребешок, Анэ хочется засмеяться. А потом заплакать. И все вместе. В ней зреет противное чувство, что отец совсем рядом и его тень снует в сырости пещеры. Или еще хуже – что это его плоть бесконечно варится в котлах вместе с мясом тюленей.
Пытаясь остановить тревожный поток мыслей, прилипающий к телу, Анэ начинает медленно расчесывать волосы богини. Та молчит, лишь иногда вздыхая. Волосы еле поддаются движениям рук Анэ – настолько они тяжелые и грязные.
–
Не решаясь посмотреть ей в глаза, Анэ лихорадочно щупает копну, пытаясь найти скрытый в грязи гребень. Что-то нащупав, она хватает предмет и резко вытягивает его вверх – только чтобы вскрикнуть.
Она вытащила затвердевшее рыбье тело.
–
Бросив труп на землю, Анэ пытается оттряхнуть руки, стереть с них чужую смерть, но получается плохо. Ощущение смерти застыло в ее теле, слившись с кожей. Оно в ней, оно в воздухе. Оно и в самой Седне.
–
Набрав в грудь побольше воздуха, Анэ поднимает взгляд на лицо богини, всматривается в ее белые глаза, и произносит то, что кажется ей самым правильным:
– Мой отец никого не предавал.
Седна тут же оглушительно смеется. Так, что сотрясаются стены. Один из котелков раскалывается – и с громким треском разлетается на части, высвобождая кипящую воду. Жидкость, смешанная с жиром и остатками мяса, расплывается по земле, едва не касаясь Анэ и богини.
–
Время замедляется. В висках раздается оглушительный стук – гораздо громче любого смеха Седны. Пещера по бокам расплывается и сходится заново.
– Меня убила ты, – хриплым дрожащим голосом говорит Анэ, сжимая кулаки как можно сильнее.
–
Анэ закрывает уши и зажмуривается крепко-крепко. В ушах звенит и кричит божественный голос. Треск котелков. Шипение кипятка, вновь разлившееся по пещере. Дикий смрад десятков и сотен тел животных, обреченных вечно вариться в земле мертвых.
Когда богиня наконец утихает, Анэ осторожно опускает руки. В висках постепенно перестает стучать кровь. Сердце немного унимается, и до нее начинают доходить слова Седны.
Эти слова словно разрезают ее тело ритуальным кинжалом.