Вечный странник, или Падение Константинополя

— Передай принцу Магомету, — произнесла она после долгого молчания, — что предложение его было изложено мне достойнейшим образом и уже потому заслуживает снисходительного ответа. Его фантазии ввели его в заблуждение. Я никак не могу быть женщиной из его видения. Она — молода, я — стара, пускай и не годами. Она веселого нрава, я — серьезного. Она — жизнерадостна, полна надежд и радости; я была рождена и взращена в горе, а религия, которой я отдала свою юность, теперь стала для меня пожизненной опорой. Ей по душе будет роскошь, которой он ее окружит, была бы она по душе и мне, если бы уже очень давно в слух мой и мысли не проник грозный текст: суета сует и всяческая суета. Пока очарование ее свежо, она будет ради него очаровывать весь мир, я же на это не способна, ибо мысли мои заняты иным миром и дни мои на земле есть лишь ступени на пути туда. Передай ему, о шейх, что, пока он мечтал о дворцах и садах, способных затмить творения калифа Абд ар-Рахмана, я мечтала о чертоге, красою своей не идущем в сравнение с произведениями земных зодчих; если он спросит подробнее, ответь, что знаю я о нем лишь одно: чертог этот создан не человеческой рукой. Скажи ему, что я не отвергаю подобной возможности полностью, ибо все доброе и благородное неизменно вызывает у меня приязнь, а потому душа моя может склониться к его душе; однако ныне Бог и Сын его Христос, Богоматерь, ангелы и страждущие мужи и жены полностью занимают мое сердце и воображение, и, служа им, я не помышляю ни о каком ином счастье. Возможно, я стану чьей-то женой, но не поддавшись искусу власти или зову любви — причем словами этими я отнюдь не высказываю презрения к нежному чувству, поскольку, как и все признанные добродетели, оно имеет начало от Бога, — нет, шейх, дабы проиллюстрировать то, что в противном случае может остаться для принца не до конца ясным, скажи ему, что я бы, может, и стала его женой, если бы тем самым смогла спасти веру, которой придерживаюсь, или как-то ей поспешествовать. Вот тогда, если бы я даровала ему любовь, жертва моя спасла бы ее от всякого дурного налета. Сможешь ли ты все это запомнить? Сможешь верно передать смысл?

К моменту, когда она договорила, вид шейха разительно изменился: голова его опустилась на грудь, а поза и выражение лица свидетельствовали о полном отчаянии.

— Увы, княжна! Как могу я передать такие слова тому, чье сердце алчет твоих милостей?

— Шейх, — произнесла она сочувственно, — мне представляется, судя по твоим поступкам, что ни у одного повелителя не было еще слуги равного тебе преданностью. То, как ты передашь своему повелителю мои слова, станет, если сохранится в истории, служить образцом для всех будущих посланников.

С этими словами она поднялась, протянула ему руку — он ее поцеловал и, поскольку княжна осталась стоять, встал тоже.

— Сядь, — повторила она, и через миг оба вновь заняли свои места, она же повела разговор дальше: — Ты спросил меня, шейх, слышала ли я историю о том, как Осман завоевал любовь и руку своей Мал-хатун; ты сказал, что это турецкая история о любви. Насколько мне известно, Осман был основателем рода принца Магомета. Если ты не слишком утомился, расскажи мне эту историю.

Поскольку рассказ предоставлял ему возможность выразить в поэтических строках свои нынешние чувства, шейх с радостью принял предложение и, по причине соответствующего состояния его духа, проявил выдающееся красноречие. Слушая, княжна то и дело роняла слезы. Когда сказитель закончил, было уже больше трех часов пополудни. Аудиенция завершилась. На всем ее протяжении не была княжна столь любезна, как когда вела его меж колоннами портика, а прелесть ее раскрылась во всей своей глубине, когда она прощалась с ним на верхних ступенях.

Стоя меж колонн рядом с креслом, она смотрела, как он вернулся на лодку, вытащил что-то из ящика под скамьей и вновь подошел к ее воротам, где некоторое время приколачивал что-то камнем. Ее удивил этот поступок, и, когда шейх скрылся из виду — лодка ушла по глади вод за изгиб мыса, — княжна отправила Лизандра выяснить, что к чему.

— Неверный приколотил медную табличку к правому столбу надвратного павильона, — сварливо доложил дряхлый слуга. — Возможно, она содержит проклятие.

^{…И вновь подошел к ее воротам, где некоторое время приколачивал что-то камнем.}

Княжна призвала своих дам и вместе с ними отправилась посмотреть на медную табличку. Действительно, она висела над головами, на высоте вытянутой руки, плотно приколоченная к столбу, — крепилась она подвернутыми кончиками. На отполированной поверхности был выгравирован следующий знак:

Не в состоянии его расшифровать, княжна послала за дервишем, давно проживавшем в городе, после чего вернулась в портик.

— Княжна, — начал старик, осмотрев загадочную табличку, — прибивший ее сюда — турок, и, будь он в преклонных летах, я бы сказал, что ты, сама того не ведая, принимала у себя Мурада, султана султанов.

— Этот человек был молод.

— Тогда это сын Мурада, принц Магомет.

Княжна побледнела.