Вечный странник, или Падение Константинополя

Появление этой свиты на улицах сильно позабавило любопытствующих и зевак, которые сбегались, будто бы вырастая из-под земли, причем в таких количествах, что, еще не достигнув прямой дороги, которая вела со стороны города к Главным воротам Влахерна, позолоченный паланкин на плечах у носильщиков стал на расстоянии напоминать судно, покачивающееся на волнах.

По счастью, настроение у зевак было доброжелательное, а поскольку никто не стал чинить им никаких обид, они позволили князю совершить свой путь невозбранно. Его, собственно, радовало столь многочисленное сопровождение — он затруднился бы сказать, что его тешит сильнее: способность возбуждать столь уважительное любопытство или возможность его должным образом удовлетворить. Возможно, будь с ним Лаэль, он испытывал бы другие чувства.

Высочайшая резиденция — так обычно именовали Влахернский дворец греки — была индийскому князю хорошо известна. Восклицание, с которым он опустился на сиденье паланкина: «Вновь, вновь, о Влахерн!» — говорило о давнем знакомстве с императорским имением. На всем протяжении пути он постоянно повторял: «О Влахерн! Прекрасный Влахерн! Цветут ли, как прежде, розы в твоих садах? Текут ли в алебастровых двориках ручейки, напевая песни мозаичным ангелам на стенах?»

К каким временам восходили эти воспоминания? Если правы поэты, которые твердят, что время есть быстрая река, а память — мост, позволяющий душе вернуться к былому, насколько далеко мог этот человек пройти вспять по такой постройке, прежде чем достичь того Влахерна, который некогда знал? Сколь необъятны были расстояния между опорами моста, которые ему приходилось преодолевать?

Улица, по которой двигалась процессия, привела князя к воротам Святого Петра на Золотом Роге, а оттуда — здесь улица тянулась почти параллельно городской стене — к Балату, причалу, принадлежавшему лично императору: теперь он известен нам как Влахернские ворота.

Зеваки остановились у края выстланной мрамором площадки: двигаться дальше им не дозволялось. Паланкин же пересек эту площадку, доставив гостя к Главным воротам Высочайшей резиденции. История и вообще-то не любит пробелов, а к некоторым местам даже более ласкова, чем к другим. Здесь, меж двух обрамляющих башен, находилась обшитая железом створка, достаточно крепкая, чтобы противостоять любому древнему способу нападения; она была отведена в сторону, хотя после заката солнца ее предстояло замкнуть.

Князя остановила стража, офицер записал его имя и, извинившись за краткую задержку, удалился вместе с записью. Выбравшись из паланкина, почетный гость решил заполнить паузу размышлениями.

Вымощенная мрамором платформа, на которой он стоял, по сути, представляла собой дно долины, которая прерывистыми уступами уходила вдаль к юго-востоку, справа же от нее находилась возвышенность, вошедшая в историю как Седьмой холм Константинополя. Вдоль подножия холма тянулась каменная стена, тут и там размеченная сторожевыми будками, каждую из которых венчал красный шпиль, — она уходила к Главным воротам. Там, между восьмиугольными оборонительными башнями с бойницами, находился скрытый проход, сделанный в египетском стиле. Над входом дули в рога две обращенные друг к другу богини Победы, выполненные в технике горельефа. Внушительные порфировые скамьи, до блеска отполированные за долгие годы использования, стояли с обеих сторон — они предназначались для стражей, облаченных в шлемы из сверкающей бронзы, кирасы из того же материала, инкрустированные серебром, поножи и башмаки с прочными пряжками. Некоторые сидели, свободно раскинув на скамьях свои могучие члены. Немногие стоявшие казались представителями племени гигантов, с белокурыми бородами, голубыми глазами и топорами с лезвиями шириной в добрых три пяди. Князь опознал телохранителей императора, датчан, саксов, германцев и швейцарцев — все эти представители разных народностей входили в состав корпуса, именовавшегося варяжским.

Чувствуя на себе их взгляды, однако ничего не имея против, князь, не меняя позы, обозревал холм от подножия до вершины, позволяя памяти погрузиться в прошлое.

В 449 году от Рождества Христова — тот год и связанные с ним обстоятельства он помнил крепко — землетрясение обрушило стену, окружавшую город. Феодосий повелел ее восстановить, оставив за ее пределами в северо-западной части лес, росший на скалистой почве, где, однако, находилось одно здание, которое вызывало у византийцев такое благоговение, что придавало особую ценность всем окрестностям: то была лапидарная, но почитаемая как особая святыня Влахернская церковь, посвященная Пресвятой Деве.

Рядом с часовней находился дом удовольствий, который изредка посещали императоры, тщетно пытаясь отделаться от обрядов, которые навязывало им, отравляя жизнь, духовенство, а на берегу Золотого Рога был основан зверинец, получивший название Синегиона. Здесь впоследствии возвели ряды трибун, где публику порой потешали играми и битвами львов, тигров и слонов. Туда же приводили преступников и еретиков, чтобы бросить зверям на съедение.