За окном опустились сумерки. Баба Уля вышли с дедом посидеть на лавке у двора, Катюшка примостилась тут же, на своём любимом месте – отполированном временем пне. Повеяло прохладой с реки, и в лесу, что начинался за огородами, заухал коротко и глухо филин. Что-то зашуршало вдруг за спиной, в палисаде, там, где росли высокие бархатные мальвы и золотые шары, метнулось понизу, растревожив цветы, те закачались в ответ, закивали головками, а в дальнем углу палисада, под пышным калиновым кустом кто-то вдруг чихнул. Катюшка аж подскочила со своего пня и встревожено уставилась на своих стариков.
– Чаво испугалась? – засмеялась баба Уля, – Нечего бояться тут, домовой это.
– Кто? – протянула непонимающе Катюшка.
– Дак домовой, суседко наш. Будь здоров, батюшко! – сказала баба Уля в палисадник.
– А чего это он тут делает, на улице-то? – спросила недоверчиво Катюшка.
– Резиденция тут у его летняя, – всё ещё посмеиваясь, ответила бабушка, – Зимой-то он в запечье живёт, а летом на дачу выезжает – в золотых шарах поселяется. Больно уж уважает он эти цветы.
Катя посмотрела на бабушку с подозрением – шутит она что ли?
– Бабуль, я уже взрослая, а ты всё сказки мне рассказываешь.
– Вот дак да, – всплеснула руками баба Уля, – Это что ж значит, все мои былички ты за брехню принимала? Я-то думала, ты давно уж усвоила, что в мире всяко бывает и что не одни мы тут, а есть ещё и невидимые хозяева. И у реки, и у леса, и у дома, и у хлева вот…
Катюшка подскочила к бабушке, присела рядышком, обняла за плечи, чмокнула звонко в морщинистую щёку, пахнущую хлебом и молоком, сказала примирительно:
– Ну, прости, бабуль, конечно, я верю тебе, и всё понимаю. Не обижайся. Просто давно ты мне уже ничего не рассказывала, вот я и думаю, просто раньше я маленькая была, вот ты мне сказки и говорила, а теперь вроде как ни к чему…
– Здрасьте-пожалуйста, ни к чему, мы вон с дедом уж вовсе старики, а и то сказки любим. Как без сказок жить? Да и то, сказка-то она лишь наполовину выдумка. А другая половина мудрость жизни. Так то.
– Бабуль, – подластившись к старушке, завела речь Катюшка, – А расскажи про домового? Почему он золотые шары любит и чего ему летом в доме не живётся?
– Ладно, уж, слушай, лиса, – улыбнулась баба Уля.
Дед Семён крякнул, свернул козью ножку, задымил:
– И я послушаю, давно уж сказок не было.
***
– Домовой у нас хороший, добрый, – повела речь баба Уля, – Вот у Лидухи, скажем, у той страх, а не домовой. Пакостит постоянно. И всю жизь она с им мается. Она его и так, и эдак задабривала, а ему всё не так. Он им от прошлых хозяев достался, от Окуньковых, что прежде в том дому жили. Дак они уж такие склочные были, всё бранились, что ни день, не было промеж ими сладу. Вот и домовой, на их глядя, обозлился. Как дед Окуньков помер, купили тот дом Лидуха с мужем, заехали. А домовой и начал с первых дней им карактер показывать – то бельё на верёвках во дворе запутает, то вьюшку закроет, и дым из печи в избу повалит, то ведро с водой разольёт, то на коте примется по избе скакать. А раз и вовсе Лидуху испугал. Она дома одна была, задумала испечь пирогов, тесто поставила на печь, чтоб опара поднялась. Слышит, шум какой-то на печи, булькнуло чего-то, хлюпнуло. Она глядь – а там из посудины на неё привиденье лезет!
– Какое привидение? – не поняла Катюшка.
– Дак это она после поняла, что не привидение, а домовой это был. Видать пошалить решил, да в опару-то и плюхнулся, весь в тесте изгваздался, и видимым стал. Не сказывала что ли я тебе, что домового так увидеть можно?
– Не-е-ет, – протянула Катюшка.
– Вот, – ответила баба Уля, – Ежели на него муку дунуть или высыпать, то он тут и проявится, каков есть. И с тестом так же вышло. Извозился он в опаре, и видимый стал. Лидуха говорила, он как старичок, только махонький очень, с кошку, борода небольшая, но окладистая, волосатый, лохматый. Она криком кричать да из избы вон бежать, а вслед ей хохот да шум – домовой посудину с печи на пол скинул. Вот каков озорник.
А однажды гости к Лидухе приехали. Какая-то троюродная сестра что ли с внучкой. То да сё, посидели, всё тихо вроде. При гостях он себя хорошо вёл, не хулиганил. Спать легли. Девчонку-то эту положили на полу, лето было, жарко очень, ей перину на пол и постелили. Утром встали, а у девчонки волосы длинные были, до пояса, так вот домовой их все спутал, да так, что и не расчесать никак, колтун на голове. Бились-бились, так и уехали, повязав платок на голову, после Лидуха сказывала, что пришлось состричь косу, никто не смог распутать волос. Наш-то не таков, к счастью.
– А какой он, наш? – спросила Катюшка.