Вечорница. Часть 2

Иду я. И вдруг вижу – стоит она. Чуть поодаль от тропки. Вся в белом с головы до ног. А до чего высокая, выше всех наших мужиков деревенских. Страшно мне сделалось. Я во ржи и присел, спрятался, сквозь колосья на неё гляжу. Она стоит, не движется, в сторону деревни глядит. И вдруг заплакала. Ой, как она заплакала, девоньки мои, я сроду больше не слыхал, чтоб так плакали, даже когда нам в деревню Маруська, почтальонка, похоронки стала с фронта приносить. Всё сердце выворачивалось, её слушая. А после забормотала она что-то. Слов не разобрать. Как молитву будто твердит. А потом – р-раз – и не стало её. Как я припустил! Добежал до фермы, отыскал отца, плюхнулся ему в живот, уткнулся носом и разревелся. Он не поймёт, что случилось.

– Дома всё ладно? – спрашивает.

А я слова сказать не могу, реву только да сопли размазываю. После выдохнул:

– Я, тятя, Белую Бабу сейчас повстречал.

Нахмурился отец, помрачнел, ничего не сказал. Вихры мои рукой пригладил, по спине похлопал:

– Ступай домой, – говорит, – Ничего не бойся.

И зимой ещё эту Бабу встречали. А следующим летом война началась…

Подполянник

Баба Уля с дедом Семёном укатили с утра в гости, оставив Катюшку на хозяйстве, и пообещав вернуться к ночи. До обеда время пролетело быстро, пока кур да Акбая накормила, пока в избе прибралась, пока в огороде повозилась малость – гряду с морковью прополола да малину обобрала (вечером бабуля с дедом приедут, с молоком поедим), пока крылечко помыла, вот уж и время за полдень перевалило.

Жара кругом разлилась, тягучим, медвяным киселём накрыла деревню, даже пчёлам и тем лень жужжать, нега повсюду, тишина, дрожит над горячей землёй воздух, колышется волнами. Акбая сморило, упал в траву у сараюшки, там, где длинная тень протянулась до самого забора, и глаза прикрыл, язык высунул, дышит тяжело. Катюшка подлила ему водички в миску. Курицы во главе с петухом нарыли себе ям в песке у двора, сели, распластав перья в прохладный песочек. Петух, утратив свой боевой настрой, свесил гребень набок, и слабо стонал, забыв про свой гарем, устроившись в зарослях крапивы у забора.

– Крапиву что ли вырубить тяпкой? – подумала Катюшка, – Ишь, чего разрослась!

Но тут же вспомнила, как баба Уля сказывала, чтоб крапиву не трогала, она, мол, дом защищает от всяких лихоимцев да колдунов.

– Ладно, – решила Катюшка, – Не стану. Чем бы заняться? Да и сил что-то тоже нет, жарища… Пойти тоже прилечь разве?

И она, прикрыв ворота, вошла в избу, и, налив большую кружку холодного кваса, выпила залпом, и отправилась в свою светёлку – подремать, как говорила баба Уля. Подушка была горячей, и от кровати шёл жар, как из печи, Катюшка долго крутилась, наконец, ей всё же удалось заснуть. Сон навалился на неё тяжёлым душным одеялом, задурманил голову, расслабил руки и ноги, сделав их чугунными, неподъёмными, негнущимися, во рту пересохло, по спине струился пот.

Снилось Катюшке, что идёт она по их лесу, что у деревни растёт, только лес будто вовсе чужой, незнакомый, неприветливый. Деревья, прежде ласковые, светлые, сейчас потемнели, раскинули свои руки-сучья, протянули через тропку корявые, извилистые корни, чтобы сбить спутника с ног, повалить наземь. Катюшка, в конце концов, так и шлёпнулась.

И тут же из травы бросились к ней десятки крошечных существ, маленьких, но омерзительных – серые сморщенные рожицы кривились в ухмылках, белёсые глазки таращились на свою жертву, большие рты, от уха до уха, поблёскивали мелкими острыми зубками. Наряженные в какие-то лохмотья, наподобие жухлой травы, окружили они Катюшку, потянули к ней свои крысиные тонкие лапки с морщинистыми ладошками и цепкими коготками.

Катюшка закричала во всё горло, но крик затерялся где-то в глубине лёгких, и наружу вырвалось лишь слабое шипение. Девушка пыталась отмахнуться от мелких гадов, но у неё ничего не получалось, руки не слушались её. Внезапно сверху, с верхушки ели сорвалось вниз что-то чёрное, большое, как одеяло, спланировало к ней и накрыло, мир погрузился во тьму. Катюшка завопила во всё горло и… проснулась.

– Тьфу ты, морок полуденный, – зашептала она, пытаясь успокоить бешено бьющееся в груди сердце, – Вот надо же было мне днём ложиться!

Она повернула голову и только тут поняла, что она не одна в комнате. От неожиданности она вновь вскрикнула, но тут же разглядела, что это Танька, соседская девчонка, бесстрашная хулиганка и заводила, что жила через три дома от них, с родителями и младшей сестрёнкой Риточкой. Таня нынче должна была пойти в первый класс, а Риточке было года три. Таня стояла в слезах и настойчиво трясла Катю за плечо:

– Катя, Катя, просыпайся же!

– Танюш, ты чего? Что стряслось? – Катюшка резво вскочила с кровати и схватила Таньку, заливающуюся слезами, за плечи.

– Там. Там, – еле сумела она разобрать сквозь рыдания.

Танька показывала пальчиком на дверь.

– С Ритой что-то? – спросила Катюшка.

– Ик, – кивнула Танька.

– Бежим! – Катюшка подхватила девочку на руки и бросилась к соседям.

– Что случилось у вас? – на бегу пыталась выведать она у Таньки.