Век Просвещения

…Австрийцы-то каковы – враль на врале, в Шенбрунне других министров не ставят. Доносят верно, что сдались, милые, готовы присоединиться к конвенции. Недолго держались, индюки, на то и расчет был. Правильно когда-то сказал король про императрицу, что она всегда льет слезы, но не упустит ни малейшего случая заграбастать как свое, так и чужое. Сначала нас обмануть пытались, теперь вот Турка прокатили, как только мы им пообещали отрезать хорошенький кусок от польских владений. Не смешно ли, а, господа? О, Европа, ты сама не знаешь, насколько же ты прогнила!

100. Отчаяние

А что они мне теперь тычут – дескать, Фридрих, Фридрих. Там – славная победа, так почему здесь такой ремиз? Сейчас кажется: не лучше бы тогда помереть было, не выигрывать никакой баталии или чтобы победа случилась, но с ней и смертельная рана, так что не дожил бы до сего дня горестного. Ибо коли Господь хочет наказать, то насылает на нас не безумие, а бессилие. Что сделать здесь можно, что? – спрашиваю. Они, конечно, заладили балаболками: миазмы, грязь, сукна, карантины, известь, похоронные команды, мертвецов не касаться, гробы забивать гвоздями немедля… И что? Ну, слушаем их, больше некого. И делаем… И молимся… Только хуже, с каждым днем хуже и отчаянней – дальше некуда.

Народ разбегается, а те, кому некуда лыжи вострить, все больше шалеют. Один за другим идут рапорты: здесь на врача накинулись – дескать, отравой людей поит, тут наряд с трудом от какой-то шайки отбился, когда дом в Лефортове проверять начал, а вчера и вовсе смертоубийство случилось: нашли на Неглинной несколько погребов со старыми тряпками. И это – когда я уже сколько месяцев назад торговлю ношеным платьем строжайше запретил, и не сам, а с ее величества высочайшего соизволения. Выставили охрану, начали розыск, все правильно. Так тут же собралась громадная толпа (своих не выдавать!) и сразу – камни. Вот и проломили голову одному служивому. И что дальше будет – ведомо. За первой казнью египетской – остальные. Господи, да за какие грехи? Дай умереть спокойно, уже немного осталось!

И что же делать? Сил-то нет никаких, а надо вставать, выходить и держаться прямо. Да зачем? Для какой пользы? Бьет в висках и во рту сухо. Ведь так, не ровен час, упаду посреди улицы и отдам Богу душу без покаяния. И никому, никому я здесь не нужен. Эта петербургская шантрапа всем заправляет, а генерал-поручик с ними заодно, думает, выгородят его пришлецы перед императрицею. А мне, Господи, уже все равно. Не нужна мне ни тюрьма, ни награда. Отпусти, отпусти меня, Господи, отсюда, да хоть в деревню родовую, ничего я больше не хочу! Двери закрыть, ставни захлопнуть. Нет, не будет покоя, даже на одре, зачем обманываться. Не испита еще чаша, разве уполовинилась.

101. Человек божий

Зачем зашел Еремей в этот трактир, сам не знал. Пить хотелось, это правда. Так неужели б ему, прохожему, воды бы никто не подал. А может, и не подал бы: забыли Христа люди московские, никому кроме как себе самим не помогают и ни от кого помощи не просят. И вошел, так сразу увидел брата Арсения. Трудно его было не увидеть. И не услышать – тоже. Громко кричал брат Арсений, и все, кто с ним рядом сидел, не отставали. Хорошо еще, что не ругались, согласны были. Прислушался Еремей – и сильней закручинился, лучше б спорили. Только и это, обратно, плохо – разве ж умеют у нас спорить, особливо в кабаках? Уже б давно драка была, да такая, что хоть святых выноси. И все равно, вдруг почувствовал Еремей, дракой пахнет, большой дракой. Истошно голосили сидевшие вкруг Арсения оборванцы, что карантины устроены, дабы извести честной народ московский, а город заселить пришлыми немцами, для того и докторов поназвали: пусть своим поспособствуют. Порошки заставляют принимать, дымом окуривают, травят уксусом – равно как слуги самого нечистого. Одно слово, басурмане. И разве вылечили они хоть кого?

Услышав это, сделал Еремей шаг и даже чуть не рот открыл, да только зыркнул на него брат Арсений и своей культяпкой притопнул. Замешкался Еремей, растерялся. «Правда, – хлопнул Арсений кулаком по лавке, – никто из карантинов живым не возвращается!» – тут опять двинулся Еремей в сторону кричавших, но снова замешкался – схватил Арсений костыль свой, тяжелый да грязный, и как двинет им об пол земляной! – «Вона они чего еще придумали: за недонесение о заболевших ссылать в тот же самый карантин на полмесяца, равно, что на смерть послать. И ничего против них не скажи – кого в острог на хлеб и воду, а кого на площадь, с десяток-другой горячих отмерить!»