Величайшее благо

Нищих стало куда больше прежнего. Мужчин призвали в армию, и зима пригнала в столицу сотни разорившихся крестьянских семей, оставшихся без кормильцев. В ожидании волшебного правосудия они часами стояли перед дворцом, судами, префектурой или любым другим солидным зданием. Входить внутрь они не осмеливались. Сдавшись наконец под воздействием мороза и голода, они расходились группами, чтобы просить подаяния, — женщины, дети и дряхлые старики. Им недоставало упорства профессиональных попрошаек, и они легко сдавались. Многие просто заливались слезами на порогах. Некоторые отправлялись в прославленный Чишмиджиу, который сейчас напоминал бальный зал, затянутый белыми покрывалами. Кто-то даже ночевал там. Другие отправлялись на Бульвар. Большинство из них вскоре умирали. Каждое утро телега собирала трупы, выкопанные из-под снега. Многие замерзали группами, и так их и грузили в общие могилы.

В первое же утро после снегопада Шеппи вызвал Гая и Кларенса в «Атенеум». К полудню, когда встреча должна была уже закончиться, терзаемая любопытством и тревогой Гарриет отправилась в Английский бар.

Проснувшись утром, она увидела, что потолок спальни озарен белым светом, отраженным от заснеженных крыш. Она выбежала из дома, подгоняемая предчувствием какого-то приключения, и ее встретил безжалостный crivaţ. В центре площади уже высился сугроб, и поземка вилась вокруг него, словно пух, а по периметру снег был утоптан бесчисленными ногами и колесами. Она обошла статую короля, которая сейчас напоминала бесформенного снеговика. Под подошвами скрипел снег.

Холод язвил плоть, но даже самые избалованные румыны высыпали на улицу, чтобы полюбоваться заснеженным городом. Они кое-как плелись в кафе и рестораны: мужчины в галошах и пальто с меховой оторочкой, женщины в каракуле, меховых шапочках, перчатках и муфтах, в подбитых мехом зимних сапогах на высоких резиновых каблуках.

Перед гостиницей высился швейцар, закутанный до состояния шара. Нищие же оставались полуголыми и дрожали от мороза.

Проходя мимо большого окна парикмахерской, Гарриет вдруг увидела внутри Гая и Кларенса, возлежащих на креслах в окружении хрома и стекла. Она зашла внутрь.

— Видимо, встреча была короткой.

— Довольно короткой, — подтвердил Гай.

— Так о чем шла речь?

Он опасливо глянул на парикмахеров и, чтобы перевести разговор на другую тему, сообщил:

— Мы приготовили тебе сюрприз.

— Какой сюрприз? Где он?

— Подожди — и всё увидишь.

Когда они вышли на улицу, Гай натянул серую вязаную балаклаву, которую ему, как выяснилось, одолжил Кларенс. Это была часть униформы польских беженцев.

— Разумеется, ее придется вернуть, — сказал Кларенс.

— Да ладно? — насмешливо сказала Гарриет. — Думаете, поляки заметят утрату?

— Я несу ответственность за склады.

— Это просто нелепая шапка, — отмахнулась она и снова вернулась к теме Шеппи.

— Так кто он такой? Чего хотел от вас? О чем шла речь?

— Мы не имеем права говорить, — сказал Гай.

— Это всё очень секретно и конфиденциально, — пояснил Кларенс. — Я отказался участвовать.

— Участвовать в чем? — настойчиво спросила Гарриет и разгневанно повернулась к Гаю. — Что он от вас хочет?

— Просто какой-то безумный проект.

— Опасный?

— Не более, чем всё остальное в наше время, — уклончиво ответил Кларенс. — Мне кажется, он обычный сумасшедший.

Видя, что они ничего ей не скажут, Гарриет решила, что разузнает обо всём самостоятельно, и сменила тему.

— Куда мы идем?

— Кататься в санях, — объявил Гай.

— Да вы что!

Гарриет была в восторге. Позабыв про Шеппи, она принялась торопить мужчин. Они подошли к уходящему вдаль, покрытому снегом Бульвару. У края тротуара стояла вереница самых шикарных повозок в городе. Хозяева сняли колеса и поставили их на полозья. Лошадей увешали бубенцами и кисточками. Позади лошадиных крупов натянули сетки, украшенные бантами и помпонами, чтобы уберечь ездоков от летящих из-под копыт комьев снега.

Пассажиры торговались с извозчиками; вокруг толпились зеваки и попрошайки.

— Самое важное, — сказала Гарриет, — выбрать ухоженную лошадь.

Найдя наименее тощую, она добавила:

— Скажите извозчику, что мы выбрали его, потому что он добр к своей лошади.

Тот ответил, что он в самом деле очень добр и кормит лошадь почти каждый день. Победно помахивая кнутом, он пустил лошадь рысью, и они понеслись по Бульвару, оставляя позади шум и гам. Сани бесшумно мчались сквозь неподвижный воздух. В этом хрустальном мире стояла полная тишина, нарушаемая лишь звоном бубенцов.

По обочинам на фоне свинцовых туч темнели скелеты деревьев. Ветер с заснеженных полей, которые летом превращались в grădinăs[45], яростно налетал на сани, и пассажиры поглубже зарылись в старые одеяла, пахнувшие соломой и навозом, и поглядывали оттуда на белые просторы, тянущиеся до озера и Снаговского леса.

Прокатив мимо Триумфальной арки, они выехали на дальний конец Бульвара, к фонтану, который, подобно хрустальной люстре, сверкал посреди сине-красно-золотой мозаики.

Когда они приблизились к гольф-клубу, извозчик что-то крикнул.