Величайшее благо

— В Румынии едят маис, но выращивают его вдвое меньше, чем в Венгрии. Отсюда порочный круг: крестьяне медленно работают, поскольку недоедают, и недоедают, так как слишком медленно работают. Если немцы всё же придут сюда, поверь, они заставят местных работать так, как им и не снилось.

— Кларенсу в другую сторону, — вставила Гарриет, улучив момент.

— Нет! — воскликнул Гай, до того не осознававший, что Кларенс собирается их покинуть. Он схватил Кларенса за руку, не желая выпускать кого бы то ни было из своей сферы тяготения. Когда Кларенс объяснил, куда идет, Гай требовательно спросил:

— И долго это будет продолжаться? Куда вы собираетесь потом? Надо встретиться вечером.

Кларенс, не в силах так легко отказаться от привычного оборонительного неодобрения, которым он встречал каждую перемену планов, пробормотал, что там планируется обед и что он ничего не знает, но перед уходом всё же пообещал, что вечером придет к Принглам домой.

Теперь, когда к Дэвиду и Гаю присоединилась Гарриет, разговор подувял и стал более личным. Дэвид начал расспрашивать о людях, которых знал, когда жил в Бухаресте. Он говорил о них с мягкой, добродушной иронией, словно не воспринимал никого всерьез. Гай не был склонен к сплетням и мало что мог ему рассказать. Гарриет молчала, как обычно при новых знакомых.

— А как поживает наш старый друг Инчкейп? — спросил Дэвид.

— Неплохо, — ответил Гай.

— Слышал, он продвинулся. Теперь его приглашают на приемы в миссии.

Гай рассмеялся и подтвердил этот слух.

— Когда я в последний раз был в Кембридже, — начал Дэвид, — то встретил там друга Инчкейпа, профессора лорда Пинкроуза. Они вместе учились. Он спрашивал меня о нем. Говорил, что Инч был выдающимся ученым — того типа, что способны на многое и не могут решить, за что бы им взяться, так что в результате, как правило, не делают ничего.

Ресторан располагался в вилле начала XIX века. Кусты в саду напоминали гигантские головы, опиравшиеся подбородками на заснеженную лужайку.

Дэвид, не оглядываясь, поднялся по ступенькам и вошел в здание, словно никуда и не уезжал. После ледяного уличного воздуха они оказались в жаркой, пронизанной ароматом жареного мяса атмосфере. Сквозь двери четырех залов тек шумный поток официантов. Один из них попытался отправить новоприбывших в заднюю комнату, но Дэвид, не обращая на это внимания, провел их в главный зал. Мебель здесь была грубоватая, на полинявших полосатых обоях висели старые русские олеографии. С темного потолка свисала люстра, покрытая многолетним налетом. Это заведение прославилось великолепной жареной телятиной.

Когда они уселись, Дэвид сразу же заговорил:

— Утром я видел Добсона — недурной тип. Мне он всегда нравился, но работа его портит. Я спросил, что здесь происходит, и он сказал, мол, всё в порядке, Суверен с нами. Я спросил: «А что, если народ не с Сувереном?» — но он ответил, что волноваться не о чем. Я задал еще несколько вопросов, но он всё хмыкал и кашлял, после чего заявил, что новичку сложно разобраться в происходящем.

— Видимо, он решил, что ты не поймешь.

Это предположение вызвало у Дэвида приступ гнусавого смеха.

Дождавшись паузы, Гарриет спросила, где он остановился, и была удивлена, когда он ответил, что в «Минерве».

— Но это же немецкая гостиница!

— Я рад возможности попрактиковать свой немецкий, — ответил Дэвид и повернулся к Гаю. — И там можно услышать кое-что полезное. В баре, где собираются немецкие журналисты, появляются те же информанты, что и в Английском баре. Одну версию событий отправляют в «Атенеум», другую — в «Минерву». Так наши румынские союзники поддерживают дружбу с обеими сторонами.

Гай в приступе гордости за друга сообщил Гарриет, что Дэвид говорит на всех славянских языках. Дэвид скромно улыбнулся.

— Мой словенский уже не тот, — заметил он. — Но остальные еще ничего. В поезде я прочел первый том «Анны Карениной». Оказалось, что второго тома у меня нет. Придется лететь в Софию, чтобы купить его в русском книжном магазине. Хотелось бы узнать, чем всё закончилось.

— Разве вы не читали его по-английски? — спросила Гарриет.

— Английский мне практиковать не нужно.

Если это и была шутка, Дэвид никак не показал этого и с серьезным видом уставился в меню. Когда он снял шапку, на его черные кудри попал снег, который теперь растаял и потек по лицу. Он выпятил нижнюю губу и поймал капли. Его лоб оказался таким же массивным, как и подбородок.

— Поддерживая существующий порядок, каким бы он ни был, мы рискуем не просто потерять эту страну, — сказал он, отложив меню. — Когда начнется большой раскол, мы утратим свои позиции по всему миру. Это будет конец всему.

Оседлав любимого конька, Дэвид утрачивал всякую застенчивость. Гарриет подумала, что он воспринимал слушателей скорее как студентов, нежели как собеседников, и при этом был полностью уверен в значимости своих познаний. Теперь стало ясно, насколько он самоуверен. Ей почему-то вспомнилось, что на досуге он увлекается наблюдением за птицами.