Великая английская революция в портретах ее деятелей

Итак, победа «круглоголовых» в гражданской войне — начало нового этапа не только в истории революции, но и в жизни Лильберна. Она потребовала ответа на важнейший вопрос: как должна быть устроена страна, избавившаяся от произвольной власти абсолютной монархии? И здесь впервые отчетливо проявилась не только разнородность общественных элементов в лагере революции, но и проистекавшая из нее — и только теперь полностью раскрывшаяся — несовместимость целей и интересов, во имя которых они сражались на войне. Так, возобладание пресвитериан в парламенте означало стремление верхних слоев имущих классов города и деревни свести дело революции к одной лишь замене королевского всевластия своим собственным диктатом под прикрытием все той же короны. В то же время распространение индепендентских настроений в ходе войны в армии — процесс, ее цементировавший, в новых условиях свидетельствовал о

размежевании внутри ее — между рядовым и младшим офицерским составом, который в отличие от так называемых шелковых индепендентов волновала не только гарантия веротерпимости, но и нечто более фундаментальное: каким образом и насколько победа парламента в гражданской войне изменит положение народных низов?

Ответ на эти вопросы, как мы уже знаем, волновал и так называемых гражданских левеллеров

, представлявших радикальное крыло религиозно-политического индепендентства за пределами армии, отколовшееся от него и оформившееся в самостоятельную политическую партию. Наиболее популярным и влиятельным поборником ее принципов стал Джон Лильберн. И хотя в искусстве слова он явно уступал таким ее деятелям, как Уильям Уолвин или Ричард Овертон, однако по смелости атак на власти предержащие, полному пренебрежению к грозящим ему карам и в целом к собственной судьбе, по умению публицистически использовать злоключения, выпадавшие на его долю, для иллюстрации сути восторжествовавших в стране порядков и положения, на которое ими был обречен простой люд, он не знал среди левеллеров равных. К тому же живая память о его мужестве во время публичной экзекуции, совершенной над ним королевской властью в дни его юности, — все это вызвало к нему горячие симпатии среди лондонских низов, в особенности в среде учеников и подмастерьев.

Итак, Лильберн оказался первым, кто осмелился публично разоблачить суть политики властей.

По крайней мере с лета 1645 года он все свое искусство публициста — трибуна, стража «народной свободы» — обратил против политики парламента. 25 июля появился его нелегально опубликованный памфлет под названием «Копия письма подполковника Джона Лильберна другу». Члены парламента выступают в нем не только как преследователи религиозных убеждений, отличающихся от их собственных; они, побудившие народ сражаться во имя свободы, которая оказалась только новой тиранией, сами живут в роскоши, в то время как тысячи и тысячи, потратив на службе парламента все, чем располагали, остались нищими, без куска хлеба. Многие бедные вдовы и осиротевшие дети, потерявшие на войне кормильцев, кричат: «Хлеба, хлеба», но их крики не слышат новые повелители. Сильные мира сего поедают малых сих. Впервые в своей «памфлетной войне» против душителей свободы Лильберн открывал глаза своих читателей не только на существующее социальное и имущественное неравенство, но и на олигархическую суть политики парламента.

В августе 1645 г., пока Лильберн находился в Ньюгейтской тюрьме, в палату общин поступила петиция, подписанная 2 или 3 тыс. горожан, требовавших освобождения Лильберна и выплаты ему компенсации и армейской задолженности. В то же время, продолжая травлю Лильберна, Принн следующим образом рисовал проистекающую от него опасность: «Невежественные простолюдины боготворят его как единственного вещателя истины»; его писания «разжигают в публике опасный огонь, настраивают на враждебный лад многих его (парламента) сторонников и обращают их речи, более того — сердца, против парламента». Лильберн — завсегдатай таверны у ветряной мельницы [114], где происходят «частные собрания» его мятежной клики. Другой гонитель Лильберна, уже знакомый нам Баствик, под предлогом заботы о благочестии также доносил властям: «Толпы, сопровождающие его, смотрят на него как на своего защитника, восторгаясь всеми его действиями», так как «бедный люд вводится в заблуждение его лживыми словами».

Подобные «разоблачения» ученых-богословов — блюстителей порядка вряд ли доходили до лондонских низов, а если и доходили, то с презрением отвергались. Толпа по-прежнему сопровождала своего любимца на всем пути от тюрьмы до дверей парламента, когда его вели на очередной допрос, и на обратном пути; она осаждала палату общин, требуя его освобождения.