Великая английская революция в портретах ее деятелей

Заседание суда открылось 25 октября. Против Лильберна были мобилизованы лучшие юридические силы. Обвинение поддерживал генеральный атторней (прокурор) Придо, в состав суда, состоявшего из 39 назначенных комиссаров, входил известный юрист судья Джермин. Суд продолжался два дня в присутствии многих сторонников и друзей Лильберна. Описание хода этого уникального с юридической точки зрения процесса заняло бы слишком много места.

Лильберн избрал единственно правильную в сложившихся условиях форму защиты — не отрицать правомочия суда, а «подлавливать» судей на нарушениях процедуры разбирательства и доказывать отсутствие состава преступления.

На вопрос, признает ли себя подсудимый виновным, Лильберн прокричал: «Это мой ответ — я не виновен в какой-либо измене». Именем «свободы Англии» он просил суд назначить в помощь ему юриста. Однако в этом ему было дважды отказано. В своем последнем слове, обращенном к жюри, Лильберн произнес: «Как свободнорожденный англичанин и как истинный христианин, стоящий теперь на виду и в присутствии господа с чистым сердцем и совестью… я вручаю свою жизнь и жизнь всех честных фрименов Англии в руки господа и его милосердной защите, а также совести достойного жюри и сограждан, которые, я снова заявляю, по законам Англии являются хранителями и единственными судьями моей жизни, единственно обладающими юридической силой закона… вы же, судьи, здесь сидящие, являетесь не более чем инструментами оглашения их (т. е. жюри) приговора, или их клерками… будучи в лучшем случае по своему происхождению самозванцами нормандского завоевателя. Поэтому, джентльмены жюри, мои единственные судьи, — хранители моей жизни, от которых зависит, в случае если вы согласитесь с какой-либо частью обвинительного заключения, будет ли пролита моя кровь… Поэтому я желаю, чтобы вы знали свою власть и помнили свою обязанность по отношению к богу, а также ко мне, [наконец], к себе самим и вашей стране… С вами бог всемогущий, правитель неба и земли и всех вещей на них, он дает вам советы и направляет вас. Совершите же то, что справедливо и служит его славе».

Последние слова Лильберна были встречены присутствующими в зале суда возгласами одобрения и сочувствия. Со всех сторон раздавалось: «Аминь!», «Аминь!» (Да будет так!). В пять часов пополудни члены жюри удалились на совещание. Через час они вернулись, и в затаившем дыхание зале прозвучало краткое «Невиновен». В ответ в зале поднялось что-то невообразимое. Наэлектризованная ожиданием толпа выражала свою радость столь громким и единодушным криком, что, казалось, рухнут стены и потолок. Это длилось полчаса без перерыва. Что же касается самого Лильберна, то он, казалось, оставался невозмутимым: молчаливо стоял у барьера, скорее более грустный по своему виду, чем прежде. Радость сочувствовавшей ему толпы вылилась далеко за пределы Гилдхолла и затопила улицы столицы. Как заметил современник событий, «ничего подобного в Англии еще не видели».

Этой ночью улицы Лондона были иллюминированы кострами, вокруг которых веселилась молодежь. В память об этом событии была выбита медаль. Однако только 8 ноября Лильберн и его соратники получили свободу, и перед ними раскрылись ворота Тауэра. Левеллерское движение, центром которого в майские и сентябрьские дни 1649 г. стала армия, было сокрушено. Индепендентская Республика, опиравшаяся на армию, которая все более превращалась в армию наемных служак, оказалась врагом еще более беспощадным, чем пресвитерианский парламент в 1647 г.

Что ожидало в этих условиях столь несгибаемого поборника народной свободы, каким был Лильберн? Его жизнь с ранней юности вылилась в непрерывную цепь сражений с общественным злом. И хотя он неизменно побеждал в этих сражениях морально, но каждый раз расплачивался тяжелыми физическими страданиями. Вместе с тем уровень общественного сознания тех масс, за права и вольности которых он готов был положить свою голову на плаху, был таким, что, сочувствуя ему как мученику и восторгаясь им как борцом, они только способны были следовать за ним толпой, сопровождая его то из тюрьмы в парламент, то из парламента в тюрьму, осаждая парламент петициями в его защиту. Ни на что более самостоятельное и в политической борьбе более убедительное они, к сожалению, способны не были. К тому же и сами идеологи левеллеров, и прежде всего сам Лильберн, с их верой в абстрактную силу унаследованного права и с их наивной апелляцией к древнему «закону» ни к каким другим, более действенным формам борьбы эти массы не могли ни призвать, ни вдохновить. В итоге Лильберн чаще всего оставался один на один с врагом.