Великая английская революция в портретах ее деятелей

Среди колоритных фигур, появившихся на сцене английской истории в бурные 40-е годы XVII века, когда, по выражению современников, «мир перевернулся вверх дном»[138], Джерард Уинстенли занимает особое место. Оказавшись на ней по сути лишь на короткий миг — с весны 1649 по весну 1650 г., он оставил неизгладимый след в памяти не только своего народа, но и всего цивилизованного человечества. И в этом смысле самым обездоленным массам стюартовской Англии — обезземеленным, изгнанным из своих родовых мест пауперам и наемным работникам, разоренным дотла гражданскими войнами ремесленникам и земледельцам — поистине повезло: от их имени на всю страну прозвучал голос мыслителя подлинно гениального и революционера, бесстрашного (хотя и миролюбивого) в осознании надвременной правоты дела, в защиту которого он поднял знамя борьбы.

То было поистине удивительное время, когда веками задавливавшийся и втаптывавшийся в прах гений простолюдинов засверкал гранями и переливами неповторимой чистоты и нравственного благородства. Среди мыслителей этой революционной поры Уинстенли единственный с наибольшей глубиной и исторической прозорливостью вскрыл самую суть конфликта, лежавшего в основе демократического этапа революции 40-х годов.

Кто же он, этот удивительный человек?

Вместо биографии

Подробности биографии Уинстенли, по-видимому, навсегда останутся неизвестными. И это легко объяснить: жизнь людей его круга оставила мало следов в официальных бумагах своего времени и редко привлекала к себе внимание современников. Эти люди, сколь одаренными они ни были бы, оставались для власть имущих лишь олицетворением «черни» и «толпы», поглощающей и растворяющей их без остатка. Произведения Уинстенли, несмотря на оригинальность и глубину содержания, а может быть именно поэтому, остались незамеченными и надолго потонули в общем потоке памфлетной, народной литературы тех лет, тем более что их автор обнаруживал отсутствие формальной учености. Уже одно это служило причиной вполне достаточной, чтобы современные ему ученые фарисеи третировали их содержание как «болтовню» и «излияния» самозваных, «ремесленных» проповедников.

Что же касается деяний Уинстенли, то они на короткое время привлекли внимание центральных властей и стали достоянием лондонской прессы, несколько удивленной их необычайностью, но оставшейся к ним либо высокомерно равнодушной, как к событию малозначительному, одному из чудачеств, которыми столь изобиловали эти необычные времена, либо открыто враждебной, как к угрозе, заключенной во всем загадочном и неизведанном.

Сам же Уинстенли расценивал свое обращение к перу как неожиданный акт милосердия Провидения, чудесным образом открывшего ему причину происходящего. Поэтому о себе и своей жизни он не счел нужным что-либо поведать читателю. Ведь все, о чем он повествует, не плод его мучительных размышлений, а только «сообщено ему» «голосом свыше». Все очень просто: один слышит этот голос, другой же (а таких, к сожалению, большинство) остается к нему глухим.

То же немногое о жизни Уинстенли, чем располагает современная наука, сводится к следующему.

Джерард Уинстенли родился в 1609 г. в приходе Уигэн, в Ланкашире, в строгой пуританской семье. Его отец Эдуард Уинстенли торговал сукном и шерстью, и, по-видимому, довольно успешно, так как в год его кончины (1639 г.) его имя в приходских регистрах уже сопровождалось уважительной припиской «мистер», что было свидетельством значительного материального достатка. О детских и юношеских годах Джерарда ровно ничего не известно. Вероятнее всего, что его образование ограничилось местной начальной («грамматической») школой. Во всяком случае его имя не удалось обнаружить в архивах Оксфорда или Кембриджа. Это, однако, не исключает, а, наоборот, предполагает, что интенсивное домашнее чтение продолжалось и многие годы спустя.

Как известно, в пуританских семьях были весьма распространены семейные чтения и толкования прочитанного, разумеется прежде всего Библии, проповедей, а нередко и исторических сочинений. Во всяком случае круг чтения Уинстенли оказался достаточно широким: он включал и «Институции» Кока (XVII в.), и статуты Англии. Есть основания предположить, что он знал «Утопию» Томаса Мора и был знаком с сочинениями Френсиса Бэкона. В общей форме Уинстенли упоминает античных писателей, нередко вводит в изложение исторические экскурсы и столь же неопределенные ссылки на Великую хартию вольностей.