Великая английская революция в портретах ее деятелей

И по содержанию, и по системе образов, и по речевому строю они, несомненно, принадлежат к образцам народной религиозной литературы тех дней. Доискиваться книжных источников, помимо Библии — вдохновения Уинстенли, было бы занятием малопродуктивным. Во-первых, потому, что в отличие от многих современных ему религиозных мистиков Уинстенли не украшает свои сочинения блестками показной учености, не приводит цитат и изречений ни древних, ни новых авторов. Более того, он неоднократно подчеркивает, что не из книг человеческих почерпнул он содержание своих памфлетов, что своими идеями-прозрениями он обязан не человеческой мудрости, а услышанному им внутри себя «голосу» свыше. И в этом он был в определенном смысле прав. Убеждения в близости дня искупления и то, что спасение не может быть достигнуто через посредство видимой церкви и каких-либо внешних обрядов, замена доктрины об избранности немногих верой во всеобщее спасение всех «детей божьих», утверждение о присутствии Христа в душе каждого человека — все эти убеждения в различных модификациях являлись общим достоянием религиозных мистиков тех дней. Они легко переплавлялись и сплавлялись в публичных проповедях «ремесленных» вероучителей и писателей.

Обратимся, однако, к первым памфлетам Уинстенли. О чем они?

Хотя в центре внимания их автора традиционная для христианских мыслителей всех времен, и в частности изучаемого периода, троица: бог — мир — человек, однако ее рассмотрение подчинено ответу на главный для него вопрос: откуда взялось царящее в мире зло и где пролегает путь к избавлению от него человека и человечества? Уже упоминавшийся современный исследователь истории революции середины XVII века Кристофер Хилл, вводя читателя в вопрос, нас интересующий, писал: «Мы должны читать Уинстенли, как мы читаем поэта, как мы читаем Уильяма Блейка и так же, как сам Уинстенли читал Библию». А читал он ее как социально-этическую аллегорию, как иносказание природы человека, его земного призвания, стоящего перед ним нравственного выбора. Естественно, что подобного рода толкование Священного писания — кратчайший путь к разрыву со всеми формами христианского благочестия, с одной стороны, и к превращению его в острейший инструмент препарирования «подвергшейся порче» человеческой природы и тем самым критики существующих общественных порядков — с другой.

Итак, все библейские «события» и пророчества — грехопадения, смерть и воскресение Христа, обещание «второго пришествия» и «спасение» — не более чем аллегории того, что происходит в душе отдельного человека. Но даже и в тех случаях, когда Уинстенли, отдавая дань традиции, толкует эти понятия и образы исторически, не только ветхозаветные персонажи, но и прежде всего Христос оказываются всего лишь людьми среди людей, а «происходившее» с ними — лишь напоминанием о том, что происходит с тех пор с каждым человеком.

И в самом деле, в истолковании Уинстенли библейский рассказ о грехопадении Адама — это в одно и то же время и «история» первого человека, и аллегории нравственной драмы, разыгрывающейся с тех пор в душе каждого человека, стоящего перед ним выбора между добром и злом, «богом и дьяволом». «Мы можем ежедневно собственными глазами видеть Адама, расхаживающего по улице туда и обратно», ибо причина грехопадения первого Адама — себялюбие живо в современниках, так же как и в их далеком предке. Точно так же и рассказ о так называемом воскресении и вознесении Иисуса Христа — это не только однократные «исторические» события, не столько свидетельство того, что произошло некогда с человеком, носившим это имя, но и аллегория того, что в эти дни происходит с человеком, «отринувшим дьявола

». Иначе говоря, это иносказание духовного возрождения, духовной истории человека, готового следовать «свету справедливости».

Итак, в религиозно окрашенном мировидении Уинстенли, как оно рисуется в памфлетах 1648 г., было преодолено противоречие, присущее исповеданию веры не только протестантских церквей, но и ряда сект, возникших на их почве и отклонившихся от них в ту или другую сторону. И заключено оно, это преодоление, с одной стороны, в признании божества не чем-то внешним по отношению к верующему, пребывающим в отдалении от него, а духом, пребывающим внутри его, и, с другой стороны, в отрицании внешних атрибутов веры и превращении ее полностью во внутреннее, нравственное состояние верующего.

Уинстенли не знает бога, равно как и дьявола, ни ада, ни рая, ни искупления, ни Страшного суда вне человека — все происходит только в нем и составляет его духовную и нравственную историю. «Рай и ад, — писал он, — свет и тьма, горе и радость — все это только должно видеть внутри вас. И власть тьмы, и власть света и жизни следует видеть внутри нас… добрых ангелов… и злых ангелов должно видеть (только) внутри». И тем самым все следствия, проистекающие из связи «верующего с богом» (или с дьяволом), принимают для него исключительно внутренний, духовный характер, для мира — характер внешний — этики и морали.