Великая английская революция в портретах ее деятелей

Естественно, что в период, когда назревала и развивалась вторая гражданская война, мистический убор этих изначально роившихся в его голове идей был самым удобным, потому что он был наиболее безопасным

. Однако стоило этой войне завершиться победой Кромвеля, и слог Уинстенли сразу же приобретает и более рациональный, и более откровенный социально-критический характер. Наконец, в условиях, сложившихся после суда и казни короля Карла I Стюарта [145]

, уже можно было почти полностью снять мистические уборы с вопросов и ответов на них, которые, по его признанию, давно уже «жгли его огнем», и заговорить на языке рационалистически и критически мыслящего идеолога самых обездоленных низов английского народа. Всякое иное объяснение этого по видимости удивительного феномена — быстрого, почти молниеносного превращения религиозного мистика в рационалиста и пантеиста — в свою очередь представляется родом мистики многим современным исследователям идейного наследия Уинстенли.

Весьма вероятно, что перенос центра тяжести содержания «Нового закона справедливости» на почву общественно-политическую был обусловлен не в малой степени и крайне тяжелыми условиями, в которых оказались беднейшие слои зимой 1648/49 г., когда в результате ряда недородов цены на хлеб поднялись так высоко, что он стал для низов практически недоступным. То же следует сказать и о топливе. Нищенство приобрело поистине эндемический характер. Голод и холод делали свое дело: смертность в среде бедных, особенно в Лондоне, резко возросла. Ежедневно на улицах и площадях города, на дорогах подбирали трупы людей, умерших голодной смертью. Отмечается также вероятное влияние на содержание данного памфлета, появившегося в декабре 1648 г., анонимного левеллерского памфлета «Свет, воссиявший в Бекингемшире»[146]

. В частности, Уинстенли мог позаимствовать из него понятие «королевская власть» применительно к власти лордов маноров, теорию нормандского ига, объяснявшую появление этой власти в результате нормандского завоевания Англии, и ряд других.

Однако все это не меняет вывода о том, что ключ к пониманию столь быстрого духовного «развития» Уинстенли, «поворота» его от религиозной мистики и теологических наитий к вопросам чисто мирского порядка все же заключается в развитии самой революции по восходящей, в расцвете у обездоленных надежд на то, что с падением монархии откроется возможность переустроить жизнь народа на более справедливых основаниях

.

Отсюда следует еще одно наблюдение, подтверждающее ранее сделанный вывод: более чем ошибочно в духовном развитии Уинстенли придавать решающее значение его религиозному опыту, при этом заходя столь далеко, что именно в нем доискиваться до истоков его социально-утопических идей и начинаний, положивших начало широко распространившемуся по стране движению диггеров. Вообще если рассматривать систему воззрений Уинстенли «поэлементно», то нетрудно прийти к заключению, что как в религиозных, так и в социально-утопических воззрениях он не был уж столь оригинальным, как это нередко изображается. Поскольку речь идет о первых, то он, несомненно, как уже было показано, многое почерпнул из мистических учений радикальных сект 40-х годов, в особенности фамилистов. Что же касается таких коммунистических по смыслу воззрений, как Декларация общенародной (ничейной) собственности на землю [147], как основы устройства («программа-максимум») всего общества, то они были впервые сформулированы самим Уинстенли. Требования же признать за бедными людьми право обрабатывать только общинные (ничейные) земли и пустоши как их общую собственность, с тем чтобы они могли питаться плодами рук своих («программа-минимум»), то они, прежде чем были сформулированы столь отчетливо и открыто Уинстенли, неоднократно звучали в петициях и памфлетах радикально настроенных левеллеров, в ряде анонимных памфлетов, принадлежащих перу приверженцев упомянутых религиозных сект.

Но если в религиозных исканиях и в социальной философии Уинстенли немало элементов, созвучных тому, что уже было произнесено до него, то позволительно спросить, в чем же заключается его своеобразие как мыслителя, чем определяется его выдающееся, по общему признанию, место в истории Английской революции, почему, наконец, в его лице современная наука увидела великого сына английского народа, не уступающего по значимости его духовного наследия родоначальнику социальной утопии Томасу Мору?