Великая английская революция в портретах ее деятелей

В этой связи важное значение для перевода веры на язык этики имело изображение души человека в качестве арены борьбы между богом и дьяволом. Ибо, подобно богу, дьявол также не есть нечто внешнее по отношению к человеку, а в равной степени пребывает внутри его. И если дьявол — «плотское воображение» в человеке — столь долго торжествовал, то только в силу того, что человек не ведал, где пребывает бог, вследствие чего он оставался глухим к его голосу. Равным образом он не знал, что рай и ад также находятся не где-то на расстоянии от него, а внутри его самого. Иначе говоря, человека ждет внутренний «рай» или «ад» в зависимости от того, воцарится ли в его душе Король Справедливости или дьявол — себялюбие. Итак, первый и конечный принцип веры, по Уинстенли, — это нравственный выбор между добром и злом, который в прошлом совершался человеком, заботившимся о плотских удовольствиях, по большей части по образцу первого Адама.

Но менялись времена. Происходившие в Англии гражданские войны являлись для Уинстенли свидетельством того, что Король Справедливости грядет, растет и набирает силу в сердцах людей. Иначе, спрашивал он, почему люди поднимают такой шум (!) против этого могущественного короля «в человеках»?

Анализируя мировидение Уинстенли, как оно представлено в памфлетах 1648 г., нельзя не обратить внимание на явное приращение элементов рационализма в двух последних из них — «Рай святых» и «Истина, поднимающая голову» — в сравнении с двумя первыми.

Это выражалось не только в том, что Бог в последних из них, как правило, обозначается не евангельскими наименованиями «Отец», «Сын», а чаще всего словом «Разум» (к примеру: «Ибо это — Разум, — читаем мы в „Рае святых“, — кто сотворил все вещи, и это Разум, кто управляет всем творением»), но и в том, что вместе с усилиями переформулировать библейскую традицию в духе рационализма в них все отчетливее прорисовывается социально-этическая, т. е. мирская, подоплека этих усилий, т. е. самого обращения Уинстенли к этой традиции. Так, в «Истине, поднимающей голову» мы читаем: «Пусть Разум управляет человеком, и тогда он (человек) не осмелится нанести ущерба себе подобному, а будет поступать по отношению к нему так же, как сам пожелал бы, чтобы другие поступали по отношению к нему. Ибо Разум говорит ему: если сосед голоден и раздет сегодня, накорми и одень его, ибо может случиться, что завтра (ты сам окажешься в подобном положении), и он готов будет помочь тебе». Итак, Разум — это «закон справедливости», дух любви, который должен восторжествовать в сердце каждого человека и тем самым в его отношении к ближнему, в человеческом общежитии.

Коммунистическое откровение Уинстенли

Если духовное развитие Уинстенли, как оно отразилось в памфлетах 1648 г., завершилось превращением не только веры, но и самого божества — Разума — в социально-этический принцип, олицетворяемый «духом любви и справедливости», пронизывающим все творение и делающим человека способным жить в мире и согласии со своими ближними, то в первом же памфлете 1649 г. «Новый закон справедливости» (он помечен 28 января) указанный принцип уже раскрывается как требование определенно коммунистическое: «Работайте вместе и вместе ешьте свой хлеб». В главе VIII этого памфлета Уинстенли сообщает, что он услышал этот призыв «не столь давно», находясь «в трансе»[144]

, т. е. состоянии полной отвлеченности от окружающего мира и во власти сил неземных. Далее, пишет он, я услышал такие слова: «Кто обрабатывает землю для другого лица или лиц, которые мнят себя лордами и правителями над другими и не смотрят на себя как на равных по творению с другими, десница господа падет на такого работника».

В целом речь идет о сочинении, отличающемся по сути светским строем мысли и даже в сравнении с последними памфлетами 1648 г. более совершенной формой изложения воззрений, которые в итоге предстанут как наиболее глубокая социальная философия, вызванная к жизни революцией 40-х годов. Возникает вопрос: что же произошло в развитии Уинстенли как мыслителя за столь короткое время? Неужели столь разительными переменами даже в одной лишь лексике памфлетов, подписанных одним и тем же именем, мы обязаны только удивительной способности Уинстенли улавливать и перерабатывать текущий опыт революции? Не отрицая бесспорной гениальности этого мыслителя «из народа», мы все же будем ближе к истине, если допустим, что речь должна идти лишь о полном и все более открытом развитии им тех идей, которые сформировались в его сознании уже к моменту, когда он впервые взялся за перо. Однако форма их выражения — соотношение мистики и рационализма — зависела целиком и полностью от внешних, т. е. общественно-политических, условий, в которых ему приходилось их обнародовать.