Так, сэр Джон Хотэм, воевавший вначале на стороне парламента и затем переметнувшийся к роялистам, высказал опасение: если война продлится, «нуждающийся народ всего королевства немедленно восстанет в большом числе» и в конечном счете «позаботится о себе, к полному разорению знати и джентри». Вместе с тем было бы ошибочно полагать, что Кромвель, как это воочию раскрылось на другом этапе революции, не сознавал угрозу, исходившую от взявшихся за оружие народных низов, и прежде всего нерушимости того «распределения собственности и свободы», на котором основывалось господство его класса. Но как человек, который последовательно решал каждую задачу только по мере ее назревания, он и в этом случае ставил на первое место угрозу военной победы короля и поэтому
В июне 1643 г. уже упоминавшийся Джон Хотэм жаловался на то, что «полковник Кромвель предпочел ему анабаптиста и что некий капитан Уайт… был в недавнем прошлом йоменом». Если помнить, что анабаптистами в этой стране, как правило, именовали людей, чьи чаяния угрожали существующему строю собственности, то соединение этого стигмата с указанием на «низкое» сословное положение капитана откроет нам примечательный факт: насколько политически шире в ту пору мыслил сквайр Кромвель, по убеждению которого критическое военно-политическое положение парламента не только требовало на время отказа от дворянской спеси, но и, более того, заставляло его предпочитать не щадящего свою жизнь за дело парламента простолюдина и сражавшегося по убеждению религиозного радикала бездарному джентльмену, к тому же и воевавшему с оглядкой «на возможные нежелательные последствия» этой войны.
В 1645 г. граф Манчестер повторил обвинение Хотэма почти в аналогичных словах. Кромвель, жаловался он, предпочитает «не тех, кто являлись профессиональными солдатами, и людей с положением, а тех, кто принадлежит к простым людям, бедным и низкого рода, величая их только божьими и драгоценными людьми». Таким образом, граф Манчестер выразил недовольство той части титулованной знати, которая, хотя и скрепя сердце, воевала на стороне парламента, не могла мириться с «порочной» военной политикой Кромвеля, пренебрегавшего во имя военной победы парламента в гражданской войне сословным положением человека, политикой предпочтения убеждения родовитости, принципа, практиковавшегося в полку Кромвеля, а затем в знаменитой армии «нового образца». В этой связи и передают слова Кромвеля: «божье дело» могут совершить только «божьи люди». Разумеется, для дворян, которым сословная гордыня представлялась едва ли не важнее конечной цели ведомой парламентом гражданской войны, капитан, вчера еще загружавший телегу навозом, был более нестерпим, чем все прегрешения «высокородного», сражавшегося под знаменем короля.
То обстоятельство, что джентльмен Кромвель, поступившись сословными предубеждениями, осуществлял в ходе этой войны