Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

Николая Ивановича задержали и, несмотря на сопротивление, обыскали. Воинственные чубатые казачки, не обращая никакого внимания на его просьбы, вывалили прямо в дорожную пыль пшеничные колосья.

Не помог и открытый лист Российского министерства иностранных дел. Вавилова посадили в раскаленную, словно печка, глинобитную мазанку и послали начальнику сообщение, уже предвкушая солидную награду — до тысячи рублей золотом, которая была обещана за поимку шпиона. И какие будут указания, как с ним поступить: высылать опаснейшего преступника в Россию или расстрелять на месте?..

Николай Иванович томился под арестом, правда, недолго — всего трое суток. Но они показались очень длинными…

Особенно было обидно, что посадили в этот клоповник свои же, русские. И у двери сидел в тени с винтовкой свой, русский солдат — губастый паренек из рязанского села с глупым круглым лицом, сплошь усеянным веснушками.

Хорошо, за трое суток чиновники наверху все же разобрались. Пришел телеграфный приказ освободить путешественника. Вернули, к счастью, и все собранные образцы, сваленные в кучу и так перепутанные, что долго пришлось разбирать их.

Николай Иванович поехал дальше и вдруг, словно буквально по старинной пословице, попал «из грязи да в князи». В каждом селении его теперь встречали поклонами, устраивали торжественные церемонии, произносили пышные приветствия. Переводчик с удовольствием их переводил, причмокивая пухлыми мокрыми губами в предвкушении близкого пиршества. И пиршества действительно устраивали в каждом селении, каким бы нищим оно ни было, несмотря на все отказы и возражения смущенного ученого. На ночлег их помещали в самом богатом доме, а утром после обильного завтрака караван провожали низкими поклонами чуть не все жители селения.

Что за чертовщина? Вот и сейчас, бормоча витиеватые приветствия и пожелания счастья и благополучия высокому гостю, седобородые старики норовят поцеловать его стремя, припадают к запыленным сапогам Вавилова.

Николай Иванович торопится спешиться, пытается поднять стариков с колен.

— Да помогите же, черт возьми! — кричит он переводчику. — И объясните им наконец, что мне совершенно не нравятся такие церемонии. За кого они меня принимают?

— Законы гостеприимства священны, — выпевает, укоризненно качая головой, толмач. — Нельзя обижать этих добрых людей. Они выполняют заветы аллаха, эфенди.

Как ни упирается смущенный путешественник, его бережно берут под руки и, как тяжелобольного, ведут в самый просторный и чистый дом, где уже раскинуты ковры и расставлены на них дымящиеся блюда с шашлыком и пловом, горами высятся пшеничные лепешки, гранаты, яблоки, виноград…

С чего вдруг ему устраивают пышные приемы? Вавилов не знал, что и делать. Хоть объезжай селения стороной и ночуй в поле, под тополем.

Чуть не на каждом поле Николай Иванович обнаруживал какую-нибудь новую разновидность мягкой пшеницы. Собирать образцы приходилось под палящим солнцем, когда температура даже в тени поднималась до пятидесяти градусов. Зато никто не мешал ему. Но заветная «персидка» почему-то ни разу не попадалась. И в поисках ее Вавилов ехал все дальше, словно в азартной погоне за сказочной жар-птицей.

Николай Иванович решил обследовать поля вокруг Керманшаха. Здесь были найдены любопытные виды дикой пшеницы — не окажется ли среди них и «персидки»?

Но через древний Керманшах как раз проходила линия фронта. Все поля были изрыты окопами. И как нарочно, тот участок, где, возможно, вместе с образцами дикои пшеницы пряталась и «персидка», оказался на «ничьей земле», между русскими и турецкими позициями!

Вавилов все же решил проникнуть туда. Нашел проводника, щедро заплатил ему. Командир части, восхищенный мужеством ученого, пообещал выделить целый отряд из полусотни казаков. Получалась этакая разведка боем во имя науки.

Однако утром, когда было намечено выступить, проводника неожиданно и след простыл. И казаки не явились, им пришлось отражать неожиданное наступление турок. Попробовал было Вавилов отправиться на поиски «персидки» один. Вдруг поднялась стрельба, загремели даже орудийные выстрелы. И, опасаясь, как бы его скромная научная вылазка не привела к непредвиденному сражению, Николай Иванович, к радости переводчика, повернул в сторону от линии фронта.

Они отправились в горы, где таились среди скал редкие селения курдов. Но и здесь оказалось неспокойно. В горах рыскали басмачи, грабя всех, кто подвернется.

Переводчик со слезами в нахальных глазах умолял вернуться в Тегеран или хотя бы под защиту русских войск. Вавилов отказался:

— Чтобы снова попасть под артиллерийский обстрел или угодить в клоповник по подозрению в шпионаже? Нет, здесь, в горах, гораздо спокойнее.

— А басмачи, о эфенди!

— Басмачи днем спят, затаившись от жары в холодке, — засмеялся Вавилов. — А мы будем как раз в это время осматривать поля без помехи.

Так и вышло. Остроумное решение помогло исследователю, как потом еще не раз выручала его находчивость в богатой приключениями и опасностями жизни.