Великий тес

Через день открылась степь, студеная, бесприютная. Сияло в небе холодное ясное солнце, блестел снег. Вдали виднелись горы.

— Кхе-кхе! — опасливо взглянул на Похабова Агапка. Под его заиндевевшими бровями бесшабашно поблескивали синие глаза. — Кажись, дальше смерть!

Казаки тоскливо озирались на чахлый лес и кустарник, где провели у костра последнюю ночь.

— Лесное отродье! — проворчал Иван, оглядывая открывшийся простор. — Степи не видели!

— К ночи до гор не дойти, — шепеляво зароптали люди, сбившись в кучу. — Замерзнем!

— То я зимой в степи не ночевал! — стал подтрунивать над ними сын боярский. — Наберем сухих конских катыхов и коровьих лепех. От ветра нартами да лавтаками укроемся.

— А как буран?

— Молиться будем. Бог милостив. А заметет — плясать станем. Ночь-другую пережить можно.

Уверенность в словах, безбоязненный вид сына боярского ободрили казаков. А он встал лицом к востоку против ветра, щуря стынущие глаза, перекрестился, сипло запел, обращаясь к Николе, покровителю сибирцев. Казаки стали подпевать и кланяться на восход. Вроде бы потеплел ветер, и солнце засияло ярче.

Шли они на восход до самых сумерек, пока не пропали из виду горы. Ночью, в небольшом углублении, долго жгли траву и кизяк. Наспех перекусили оттаянным хлебом. Из нарт и лыж соорудили тесный шалаш, накрыли его одеялами и шубами. Бросили жребий, кому в какую очередь спать, кому их караулить да бегать вокруг.

Беззаботно похрапывал один Агапка. Двое рядом с ним дремали, пережидая ночь. Еще двое в шубейках бегали вокруг и топали ногами. Едва завиднелись горы, караульные влезли в общую кучу. Иван выбрался из развалившегося балагана. Отыскал свой шубный кафтан. Суставы ныли от неудобного, тесного лежания.

— А что это там? — Федька замер щурясь и указал вдаль волчьей рукавицей.

Все стали вглядываться в пади гор.

— Вроде скот пасется! — шмыгнул красным носом Агапка. — К чему нам здесь сидеть? — задиристо оглядел казаков отдохнувшими глазами. — Краюху за пазуху, на брюхо, отщипывай и жуй на ходу!

— Где скот, там люди! — согласился Иван. — У них погреемся и отдохнем.

Отряд снова двинулся на восход. Скрипели по мерзлой траве полозья нарт. День был ясный и холодный. Какими близкими ни казались с утра горы, только к полудню приблизились к табуну. Раздувая заиндевевшие ноздри, на людей вышел жеребец и угрожающе заржал.

Кони расступались, пропуская путников. Пахнуло в лица кизячным дымком. Завиднелось его веретено на сером холме, выбитом копытами. Показался рубленый братский гэр в шесть стен с плоской крышей. Залаяли собаки.

Из избенки вышли двое в долгополых шубах. Долго приглядывались к приближавшимся людям, затем вскарабкались на оседланных коней, зарысили навстречу.

Мартынка поприветствовал их по-братски, залопотал, сдирая сосульки с редких усов:

— Пусть множится ваш скот.

Казаки с белыми от куржака бородами и ресницами приветливо кивали. Двое ни взглядом, ни словом не показали, что поняли пришлых, глядели на них тупо и равнодушно.

— Бояркан где? — начиная сердиться, спросил Похабов. Распахнул шубу, похлопал рукавицей по золотой пряжке шебалташа.

Удерживая пугливых коней, двое подъехали ближе, уставились на золото, затем развернулись и пустили лошадей галопом в сторону от жилья.

— Ясыри? Или братские рабы! — пожал плечами Похабов, запахнул шубный кафтан и указал на избу, над которой весело курился дым.

По перекопыченной, поскрипывавшей под ногами земле вперемешку со снегом казаки приволокли к жилью нарты, развязали смерзшуюся бечеву, которой были приторочены котлы и пищали.

Двери в хижине не было. Иван откинул тяжелый войлок, пригибаясь, вошел под низкий кров. В середине хижины, без дыма, грудой раскаленных углей ярко тлел очаг. Было жарко. У огня сидели старик со старухой. Возле стены огонь высвечивал лица двух женщин. Стараясь быть приветливым, сын боярский содрал с усов лед, сипло поприветствовал жителей.

— Сайн! — тихо и коротко ответил старик.

— Мы идем к Бояркану с миром! — по-бурятски сказал Иван. И добавил: — Замерзли!

Из-за войлочного полога в жилье протиснулись еще четверо казаков, прислонили к стене пищали с белым узором инея на стволах. Иван сбросил шубу, распахнул суконный кафтан, присел возле очага. Старуха боязливо отодвинулась. Казаки раздевались, не дожидаясь приглашения, тянули руки к огню.

Как ни были неприятны хозяевам гости, старик, не оборачиваясь, тихо гыркнул, женщина, сидевшая у темной стены, передала на руки старухе ребенка, вышла из жилья и вернулась с котлом, набитым снегом, повесила его над огнем. Старуха одной рукой стала подкидывать кизяк на угли.

Куда ускакали мужики, старик не знал.

— Неизвестно с кем вернутся! — бросил на атамана тоскливый взгляд Мартынка.

— Всякое может быть! — буркнул Иван, расправляя оттаявшую бороду. — В избе, да с аманатами взять нас трудно. В ночь выставим караул. По жребию.