Великолепная Софи

Леди Бринклоу восприняла его решение с явным облегчением, но для ее дочери это оказалось чрезмерной суровостью, и она немедленно заявила мистеру Ривенхоллу, что он говорит полную ерунду и ему всегда будут рады на Брук-стрит. Он поблагодарил ее, но поспешил немедленно откланяться.

Его мнение о невесте отнюдь не улучшилось после того, как, вернувшись на Беркли-сквер, он обнаружил в гостях у матери лорда Чарлбери. Как оказалось, его светлость регулярно бывал у них в доме, и, какими бы мотивами он при этом ни руководствовался, мистер Ривенхолл не мог не уважать его за пренебрежение к опасности заразиться.

Еще одним частым гостем был мистер Фэнхоуп, но, поскольку он приходил только ради того, чтобы повидаться с Сесилией, мистер Ривенхолл быстро убедился, что не испытывает благодарности за его бесстрашие. Однако Сесилия выглядела настолько измученной и встревоженной, что он, проявив редкостную выдержку, придержал язык и никак не прокомментировал частое присутствие в особняке ее возлюбленного.

Он и не подозревал о том, что визиты мистера Фэнхоупа не доставляют Сесилии былого удовольствия. Амабель болела уже вторую неделю, и доктор Бейли не стал скрывать от ее сиделок, что состояние девочки внушает ему серьезные опасения. Так что Сесилии было не до романтических ухаживаний, и поэтическая драма ее ничуть не интересовала. Она принесла в комнату больной несколько гроздей восхитительного винограда, негромко сообщив Софи, что их передал для Амабель лорд Чарлбери, велев доставить виноград из своего загородного поместья. Говорили, что он унаследовал одно из лучших имений в Англии, не считая ананасовой теплицы, лучшие плоды которой он пообещал лично привезти Амабель, как только они поспеют.

– Как это мило с его стороны! – заметила Софи, ставя блюдо с ягодами на стол. – А я и не знала, что приходил Чарлбери: я решила, что это Огастес.

– Они оба приходили, – отозвалась Сесилия. – Огастес хотел вручить мне написанную им поэму о больном ребенке.

Тон ее голоса был сдержанным и весьма прохладным. Софи же сказала:

– О Господи! То есть, я хотела сказать, как славно! Она хорошая?

– Может быть. Оказалось, что у меня нет желания читать поэмы на подобные темы, – тихо ответила Сесилия.

Софи промолчала. Спустя мгновение Сесилия добавила:

– Хотя я не могу ответить на чувства лорда Чарлбери, я всегда буду помнить о тактичности его поведения, заботливости и крайней доброте, которую он проявил к нам в эти тяжелые дни. Я… я бы хотела, чтобы ты вознаградила его, Софи! Почти все время ты проводишь наверху и потому не знаешь, что часто он бывает у моей матери, беседуя с ней или играя в триктрак, и я не сомневаюсь, что он делает это только для того, в чтобы немного освободить нас хотя бы от этой обязанности.

Софи не могла не улыбнуться в ответ.

– Он облегчает жизнь не мне, Сеси. Чарлбери наверняка знает, что забота и уход за моей тетей лежат вовсе не на мне! Если это комплимент, то можешь отнести его на свой счет.

– Нет-нет, он делает это исключительно по доброте душевной! Я не верю, что он имеет какие-то личные мотивы. – Сесилия улыбнулась и насмешливо добавила: – Как бы мне хотелось, чтобы твой второй

кавалер оказался хотя бы вполовину так полезен!

– Бромфорд? Только не говори мне, что он подходил к дому ближе чем на сто ярдов, потому что я тебе не поверю!

– Нет, конечно! От Чарльза я знаю, что он избегает его, как прокаженного. Над ним Чарльз только посмеивается, а вот о Евгении даже не вспоминает.

– Не требуй от него слишком многого.

Шевеление на кровати положило конец их разговору, и кузины больше не затрагивали эту тему. Сейчас они не могли думать ни о чем, кроме болезни Амабель, в которой вот-вот должен был наступить перелом. На протяжении нескольких дней самые черные страхи овладели всеми, кто регулярно бывал у постели больной; и старенькая няня, упрямо отказываясь верить в новомодные хвори, невольно вызвала у леди Омберсли жесточайший нервный припадок, когда доверительно сообщила, что с самого начала распознала в болезни девочки признаки сыпного тифа. Понадобились объединенные усилия ее сына, дочери и врача, чтобы избавить разум миледи от столь ужасной уверенности; а его светлость, с которым она поделилась своими подозрениями, бросился искать спасения единственным доступным ему способом, так что домой из клуба его пришлось везти в экипаже, после чего у него случился настолько тяжелый рецидив подагры, что в течение нескольких следующих дней он не выходил из своей комнаты.

Но Амабель пережила кризис. Лихорадка начала спадать, и, хотя она сильно ослабела и по-прежнему оставалась капризной и беспокойной, доктор Бейли смог, наконец, уверенно заявить ее матери, что если не случится обострения, то имеются все основания надеться на полное выздоровление девочки. Он весьма благородно воздал должное Софи, заявив, что именно ей Амабель обязана улучшением своего состояния, после чего леди Омберсли, уронив слезу, с содроганием добавила, что не представляет, что бы все они делали без ее дорогой племянницы.