Великолепная Софи

Хьюберт остался глух ко всем доводам Софи. Юноша явно боялся мистера Голдхэнгера, чего Софи не могла понять и поэтому решила, что над ним нависла угроза гораздо серьезнее той, в которой он ей признался. Она не стала докапываться до сути, поскольку почти не сомневалась в том, что ей она не покажется столь устрашающей. Вместо этого она спросила у кузена, что он намерен предпринять с целью выпутаться из неприятного положения, если не хочет ни обращаться к брату, ни взять деньги у нее. Ответ прозвучал весьма неопределенный, поскольку Хьюберт был еще достаточно молод, чтобы верить в своевременные чудеса. Он несколько раз повторил, что у него есть целый месяц до того, как ему придется предпринимать что-либо отчаянное, и, неохотно соглашаясь с тем, что ему, вероятно, в конце концов все-таки придется обратиться за помощью к брату, явно рассчитывал, что произойдет некое событие, которое избавит его от подобной необходимости. Попытавшись напустить на себя беззаботный вид, он даже стал умолять Софи не забивать себе голову подобной ерундой, и она, убедившись, что спорить с ним бесполезно, больше не стала ничего говорить.

Но после его ухода она некоторое время сидела, подперев подбородок ладонью и погрузившись в глубокие раздумья. Первым ее порывом было передать это дело в руки стряпчего сэра Горация, но потом она с сожалением отказалась от этой мысли. Софи достаточно хорошо знала мистера Меридена, чтобы понимать: он всеми силами воспротивится ее намерению вернуть ростовщику пятьсот фунтов. Совет, который он мог ей дать, наверняка приведет к разоблачению совершенной Хьюбертом глупости, чего, естественно, допустить было нельзя. Она мысленно перебрала своих друзей, но по тем же причинам отбросила всех до единого. Но будучи не из тех, кто оказывается от осуществления задуманного, она и мысли не допускала, чтобы бросить своего молодого кузена на произвол судьбы. Похоже, ей не оставалось иного выхода, кроме как самой отправиться к этому подлому злодею, мистеру Голдхэнгеру. Это решение Софи приняла после долгих раздумий, поскольку она хоть и ни капли не боялась мистера Голдхэнгера, но понимала, что молодым девушкам не пристало наносить визиты ростовщикам-лихоимцам, ибо подобное поведение будет сочтено в свете возмутительным и неподобающим. Однако поскольку она не видела оснований опасаться, что кто-нибудь (за исключением, пожалуй, одного Хьюберта) узнает об этом, то пришла к выводу, что поддаваться ханжеским угрызениям совести было бы нелепо и смешно: от дочери сэра Горация Стэнтон-Лейси следовало ожидать совсем иного поведения!

Приняв решение вмешаться в дела Хьюберта, она, по своему обыкновению, немедленно приступила к действиям. Также не в ее правилах было рассчитывать воспользоваться счетом сэра Горация и снять с него означенную сумму, чтобы выплатить долг Хьюберта. По ее мнению, которое отец, без сомнения, разделил бы, одно дело – потратить пять сотен фунтов на бал, для того чтобы войти в лондонское высшее общество, и совсем другое – проявить благотворительность по отношению к племяннику, о существовании которого он, скорее всего, даже не подозревал. Вместо этого она отперла свою шкатулку и, перебрав ее содержимое, вынула оттуда бриллиантовые серьги, которые всего год назад сэр Гораций приобрел для нее у «Ранделла и Бриджа». Камни были превосходными, работа – изумительной, и на мгновение ей стало жаль расставаться с ними; но остальные драгоценности, куда более ценные, достались ей от матери, и, хотя она совсем ее не помнила, было бы кощунством расстаться с памятью о ней.