Вендетта для Святого. Тихо как тень. Этрусская сеть

— Лучше не надо, — согласилась Элизабет. — Не хочу до конца дней своих содрогаться при виде омаров, я их обожаю. С вами уже все в порядке?

— Конечно. Когда приступ проходит, я как огурчик. — В доказательство он шустро выскочил из машины. — И есть хочется.

— Тогда возвращайтесь к нам.

— Если не возражаете, лучше нет. Тина мне что-нибудь найдет.

Тина встретила его у двери, вся не в себе:

— Что случилось? Почему вы так рано вернулись? Вам нехорошо?

— Да, мне стало нехорошо, — признался Брук, — но не стоит беспокоиться.

Тина расплакалась.

— Ну ладно, Тина, — повторял Брук, — ничего не случилось. — Неловко похлопал ее по плечу. — Что станет с моим обедом, если вы будете поливать спагетти слезами?

— Вы голодны? — Она тут же повеселела. — Сию минуту все будет готово. Поешьте салат, пока сварятся спагетти.

«Еда, — подумал Брук, — вот женское средство против всякого зла. Устал — ешь! Неприятности — ешь! Умираешь так умри с полным желудком.»

Элизабет домой не торопилась. Когда вернулась, все уже вышли из-за стола и пили кофе.

— Омар в духовке, — сказала Тесси.

Элизабет содрогнулась:

— Вы меня простите, если я не буду? Только чашечку кофе.

— Как там Брук?

— Уже хорошо, папа. Эти приступы у него с тех пор, как умерла жена.

— Печально, конечно, в его возрасте потерять жену, — заметил мэр. — Но он молод, женится снова. Он из тех, кто не может без женской заботы.

Сэр Джеральд спросил:

— Что случилось с его женой? Я слышал о каком-то несчастном случае?

— Это было вот как, — начал Том Проктор. — Однажды вечером она возвращалась домой в машине, и в нее врезался грузовик. Не было никаких сомнений, что грузовик превысил скорость, какой-то фермер, ехавший поблизости, говорил, что тот гнал как сумасшедший. Я думаю, водитель просто спешил домой, чтобы успеть к своей любимой телепрограмме. На повороте выехал на середину — дорога была неширокой, слишком поздно увидел машину и даже не успел затормозить. Миссис Брук скончалась через двадцать четыре часа в больнице, с водителем ничего не случилось. — И Том Проктор добавил голосом, звучавшим удивительно бесцветно: — Она была беременна.

— Надеюсь, он получил по заслугам, — сказал мэр.

— В Англии такого не бывает. Его профсоюз нашел ему хорошего адвоката. Свидетелей катастрофы не было, только следы на шоссе и разбитые машины, а это всегда можно толковать по-всякому. Его оштрафовали на двадцать пять фунтов за опасную езду, деньги внес профсоюз. А Брук решил, что в Англии он жить больше не сможет.

— Это ужасно, — сказала Элизабет, склонившись над чашкой кофе. Она едва сдерживала слезы.

— Это было нелегким решением, — сказал Проктор. — Брук англичанин до мозга костей. Собственно, он — живой анахронизм, точно таким европеец девятнадцатого века представлял английского джентльмена. Неразговорчивый, убежденный, что англичанин во всех отношениях на двадцать процентов превосходит всех остальных, вместе взятых, до отвращения честный, прямой, упрямый и несимпатичный.

— Вы несправедливы, — возразила Элизабет.

— Обижаете, дорогая мисс Уэйл, — сказал адвокат. — Я не говорил, что Брук таков, я сказал, что он производит такое впечатление. У этой медали есть и обратная сторона. Недаром его дедом был Леопольд Скотт…

— Его я знала, — сказала мисс Плант, как раз пробудившись от дремоты. — Маме он нарисовал трех терьеров. Они висели в детской.

— Он был очень известным художником, — сухо сказал Проктор, — и передал изрядную сумму денег и часть своего художественного таланта дочери — матери Брука. Та поддерживала у Роберта художественные наклонности. Вы знаете, что он исключительный скрипач?

— Признаюсь, он никогда не производил на меня впечатление человека искусства, — сэр Джеральд выслушал Проктора с интересом знатока людских душ. — Правда, у него книжный магазин и картинная галерея, но я всегда считал его скорее коммерсантом, чем художником.

Мэр сказал:

— Может быть, это потому, что вы не знали его до кончины жены? Такое может серьезно изменить человека. В каждом таятся два «я», и иногда такая трагедия выносит на поверхность одно из них, и, может быть, надолго.

Элизабет начала собирать пустые чашки. Отец ее удивленно вытаращил глаза. Обычно это оставляли Энтони, помогавшему в кухне. Когда за ней закрылась дверь, сказал:

— В людских характерах постоянного мало, синьор мэр.

— Вы читаете д’Аннунцио, — заметил мэр. — Он тоже утверждал, что в жизни нет ничего вечного, только смерть.

— Один мой дедушка в 1890 году повернулся лицом к стене и никогда уже больше не улыбнулся, — сказала мисс Плант.

— А почему он так сделал?

— Подробностей я уже не помню, — сказала мисс Плант, это как-то было связано с крикетом.

* * *

Лейтенант Лупо прочитал донесение, которое держал в руке. Удовольствия оно ему не доставило: