Венедикт Ерофеев: человек нездешний

Домик ожил благодаря Венедикту. Здесь тоже было множество гостей, самых неожиданных. Прошла зима. Летом он поменял Болшево на Царицыно. Гостеприимной хозяйкой была Светлана Мельникова. Под её кровом собирались так называемые “вечисты”, кружок неославянофилов во главе с приземистым, башкатым, патологически неулыбающимся мужичком — Владимиром Осиповым, который только что отсидел лет восемь и вскоре получил чуть ли не столько же, если не больше, за свои “национал-политические убеждения”. Журнал “Вече”, издаваемый этим кружком, можно было считать солидным для самиздата: по объёму страниц 250-300, машинописных, тираж экземпляров 50 и больше. Издатели старались избегать прямых политических вопросов, а больше скорбели об “утраченных культурных ценностях русского народа”. В уплату за гостеприимство Венедикт и написал для журнала “Вече” “развязное эссе Василий Розанов”, заготовки к которому были готовы, если судить по “Дневнику 1969—70 годов”, ещё во время дозревания “Москвы — Петушков”»¹¹.

На кой ляд Венедикту Ерофееву было браться за эссе о Василии Розанове? Как ни верти, а в те времена за этим писателем прочно закрепилась репутация антисемита. Понятно, что пригласившие Венедикта Ерофеева в Царицыно тамошние люди ждали сокрушительного памфлета в адрес «мировой закулисы». Он понимал, чего от него хотят, но взялся за написание эссе совсем не потому, что его приютили, кормили и изредка давали выпить. У него к Василию Розанову, как и к Фридриху Ницше, было особое отношение. Он считал их своими учителями, чьи идеи безгранично раздвинули его взгляд на человека и мировую историю. Ирина Скоропанова пишет: «В эссе “Василий Розанов глазами эксцентрика” Венедикт Ерофеев сам сумел избавиться от парализующего сознания, делающего невменяемым идеологического дурмана: «...всё влитое в меня с отроческих лет плескалось внутри меня, как помои, переполняло чрево и душу и просилось вон — осталось прибечь к самому проверенному из средств: изблевать всё это посредством двух пальцев. Одним из этих пальцев стал Новый Завет, другим — российская поэзия...” Довершил же начатое, как видно из эссе, запрещённый при советской власти Розанов, показавший, что может быть в корне противоположный взгляд на общепринятое, выше всех авторитетов ставивший независимую человеческую мысль»¹².

Василий Розанов, скажу проще, окончательно помог Венедикту Ерофееву избавиться от идеологического дурмана и опереться на мудрость веков: «Баламут с тончайшим сердцем, ипохондрик, мизантроп, грубиян, весь сотворённый из нервов, без примесей, он заводил пасквильности, чуть речь заходила о том, перед чем мы привыкли благоговеть, — и раздавал панегирики всем, над кем мы глумимся, — и всё это с идеальной систематичностью мышления и полным отсутствием системности в изложении, с озлобленной сердечностью, с нежностью, настоянной на чёрной желчи, и с “метафизическим цинизмом”»¹³

.

Если Фридрих Ницше возвёл сверхчеловека на недосягаемую высоту, то Василий Розанов с любовью во взгляде ловко подставил этому монстру подножку, ткнул мордой в грязь, облил помоями и превратил в рубище его пышные одежды. К тому же во всеуслышание объявил, что быть юродивым дано не каждому, а слабость лучше силы.

Василий Розанов у этого бывшего супермена, воспетого Ницше, выбил зубы, голодовкой превратил мощные бицепсы в тряпочки, надел на него вериги и вытолкал пинками на паперть просить денежку и возвещать народу, что совесть велит. В придачу ко всему тот же Василий Розанов посоветовал людям не наклеивать раз и навсегда на что-либо или на кого-либо ярлыки, а если уж становится совсем невмоготу, то ярлыки эти менять как можно чаще согласно ходу жизни, движение которой с каждым прошедшим днём убыстряется.

Венедикт Ерофеев не шёл против совести и ни к кому не приспособлялся, когда решил примирить своих любимцев Ницше и Розанова.

Ирина Скоропанова объясняет, чем вызвано это его намерение: «Ницше дал герою “Благовествования” крылья, Розанов оправдал слабость, посох-опору на жизненных дорогах: Христа — “слёзы человеческие”. Воздействие Розанова в “Москве — Петушках” уравновешивает воздействие Ницше как защитника жизни, критика моноцентризма (рациоцентризма), теологоцентризма, но ниспровергателя христианства. Венедикт Ерофеев на плюралистически-релятивистской основе примиряет Ницше и Розанова, трансформирует определённые положения их философии в духе постмодернизма. От Ницше идёт переоценка ценностей, враждебных жизни, отрицание исторического фатализма, восприятие мира как дионисийского хаоса. Мысль Розанова: “...нежная идея переживает железные идеи. <...> Истинное железо — слёзы и тоска”, — оказалось потому столь важной для писателя, что наложилась на опыт XX столетия с его господством “железных идей”, опасных, как показало время, для самого существования человечества, и выразила потребность опереться на непреходящие ценности, обеспечивающие продолжение жизни»¹⁴.