Венедикт Ерофеев: человек нездешний

«Дело по обвинению Ерофеева Василия Васильевича, 1900 г. рождения, уроженца дер. Елшанка Николаевского района Ульяновской области, до ареста работавшего дежурным на станции Хибины, осуждённого по ст. 58-10 ч. УК РСФСР (редакция 1926 г.) к пяти годам лишения свободы с последующим поражением в правах сроком на три года, пересмотрено президиумом Мурманского областного суда 22 февраля 1990 г. Приговор Военного Трибунала Кировской железной дороги от 25 сентября 1945 г. в отношении Ерофеева Василия Васильевича отменён, и дело производством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. Ерофеев В. В. полностью реабилитирован.

Председатель областного суда — Л. С. Мирошникова»¹⁴

.

Приведу запись из дневника Натальи Шмельковой о его реакции на это известие: «Ерофеев слушает с закрытыми глазами, не шелохнувшись. Лицо сурово-непроницаемое и, как мне кажется, — даже торжественное»²⁵.

Вместе с тем он не страдал прекраснодушием по поводу наступления лучезарных дней, о чём свидетельствует его запись конца 1980-х годов: «Россия ничему не радуется, да и печали, в сущности, нет ни в ком. Она скорее в ожидании какой-то, пока ещё неотчётливо какой, но грандиозной скверны, скорее всего, возвращения к прежним паскудствам. Россия — самая беззащитная из всех держав мира, беззащитнее Мальты и Сан-Марино. Можно позавидовать великому герцогу Люксембургскому Жану, но завидовать Мишелю Горбачеву никому не придёт в голову»²⁶

.

Глава вторая

ХУЛИТЕЛИ И ЗАЩИТНИКИ

По поводу инертности сограждан, в большинстве своём не желающих что-либо менять в обществе, Венедикт Ерофеев высказался саркастически: «А почему Василиса должна уходить к Иванушке, если ей и с Кащеем хорошо?»¹

Время действительно менялось, а вместе с ним и люди. Но не всем из них некоторые нововведения в идеологии и культуре пришлись по душе.

Приведу отрывок из письма одной из читательниц «другой» литературы в «Литературную газету». Оно было в ней опубликовано 8 февраля 1989 года. В нём идёт речь даже не о Венедикте Ерофееве непосредственно, а о женской прозе:

«Прочитала в августовском номере “Юности” повесть Валерии Нарбиковой, вспомнила “Свой круг” Людмилы Петрушевской в “Новом мире”, многие рассказы Татьяны Толстой и до сих пор не могу взять себя в руки. Писательницы явно талантливые, читать их, в общем-то, интересно. Но такое впечатление, что они то ли обрушивают на тебя ведро с помоями, то ли заталкивают в палату для буйнопомешанных. Ни глубоких мыслей, ни красивых чувств, ни привлекательных героев, ни малейшего просвета надежды. Только мрак, только грязь, только ничтожные, жалкие людишки — и ничего больше! Я не ханжа, поверьте, но меня мутит, когда я слышу, что теперь сквернословят не только на улице, но и с киноэкрана, и со сцены, и на журнальных страницах. Мне кажется, что гласностью кое-кто из писателей (и особенно писательниц — вот что удивительно!) воспользовался для того, чтобы всю грязь, всю нечисть выставить на всеобщее обозрение — вот, мол, нате!.. Неужели писатели забыли, что литература должна просветлять человека, а не пригибать его к земле!»²

Так и было написано в письме: не «просвещать», а «просветлять». И это не случайная описка. Глагол «просветлять» в контексте написанного антоним глагола «очернять». Этот антоним как нельзя лучше подходил ко времени горбачёвской перестройки и камуфлировал ретроградство автора.

Защитником и хулителем новой литературы на этой же странице «Литературной газеты» выступили два человека. Это Сергей Иванович Чупринин со статьёй «Другая проза», в то время обозреватель «Литературной газеты», и его оппонент Дмитрий Михайлович Урнов со статьёй «Плохая проза». Дмитрий Урнов в то время был сотрудником Института мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР и главным редактором журнала «Вопросы литературы».

Сергей Чупринин как адвокат новой литературы появился не случайно. С его предисловием в журнале «Трезвость и культура» в 1988 и 1989 годах была опубликована поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». Правда, не в полном виде, а с купюрами.