Венедикт Ерофеев: человек нездешний

Бесы мщения и гордыни им не владели. Своих сил на бессмысленную борьбу и полемику он не растрачивал. На амбразуру не лез. Был убеждён, что Россия страна в большей степени западная, чем восточная, как бы её ни обряжали в кокошники, сарафаны и кафтаны. Понимал, что с дураками спорить будет себе дороже. Да и полемизировать с некоторыми умниками, которые от слов оппонента впадали в состояние невменяемости, было ему не с руки. И уж определённо он не относился к тем людям, кого заёмные идеи съедали настолько, что ничего своего в человеке не оставалось. Его внутренняя тишина не сообразовалась с полемическим задором.

У Венедикта Ерофеева долгое время не было собственного жилья, даже захудалой комнатёнки в коммуналке. Соответственно, отсутствовало постоянное место для ночлега. Случалось, что он не знал, куда ему приткнуться на ночь. Однако на улице не оставался. У кого-то из его друзей и знакомых временное пристанище для него всё-таки находилось. Может быть, поэтому его познания о стране, в которой он родился, были обширны и больше соответствовали реальному положению дел в ней, чем представления о СССР председателя Комитета государственной безопасности Ю. В. Андропова, который лет через восемь после написания поэмы «Москва — Петушки» горестно и с удивлением в тесном кругу соратников воскликнул: «Мы не знаем, в какой стране живём!» А Венедикт Васильевич знал её как свои пять пальцев и даже лучше. В поэме «Москва — Петушки» он поделился этим знанием с председателем КЕБ, даже не рассчитывая, что тот ему поверит. К самому Андропову, несмотря на постоянное внимание к себе возглавляемой им организации, он относился, надо сказать, с некоторым снисхождением и даже по-христиански сочувственно.

Атмосфера ограждений, обуздания и запретов не способствует раскрытию возможностей каждого человека. Самодурство, угодничество перед вышестоящими, двурушничество и, как отмечал Фёдор Достоевский, «беспокойство за себя и беспрерывное самоумаление» неминуемо формируют позицию, необходимую человеку для выживания в таком обществе, — быть как все. Ведь чувство «стадности» предполагает перекладывание личной ответственности на кого-то другого или других. Если оно не преодолевается в самом себе и в человеке сохраняется прежняя рабская психология, тогда появляется возможность для новой бюрократки утвердить власть на иной экономической основе без обязательств перед народом.

Последние годы жизни Венедикта Ерофеева совпали с основательными изменениями в политической и идеологической системе тогда ещё Советского государства.

Горбачёвская перестройка на своей завершающей стадии вернула в советское общество некоторую «свободу слова». Широко печатались материалы о репрессиях сталинской эпохи. Распространение информации происходило уже не по профессионально-сословному, а демократическому принципу. Ведь до тех пор, пока мировоззрение людей зиждется на принципах «не пущать» и «чего изволите», разговоры о гласности и демократии я сравнил бы с уже ставшим для нас привычным сотрясением воздуха или со светокинопроекционными и шумовыми эффектами в современном театре. Любые серьёзные изменения в обществе (к лучшему или худшему — не суть дела) начинаются с театрализованных представлений. С демонстраций, эффектных шествий с транспарантами и знамёнами. Людей ведь необходимо взбодрить на определённые с их стороны действия. Согнать с них страх или, наоборот, нагнать его на них.

Разносторонне информированный и широкообразованный человек способен не только разобраться в сложных ситуациях и проблемах современной жизни, но и всякий раз, если потребуется, сохранить своё личное достоинство, а также неординарность мышления и свободу выбора. «Сколько людей, столько мнений» — эта старая истина легла в основу новой идеологической политики, которая стала более последовательной при Борисе Ельцине.

Михаил Горбачёв не был безразличен Венедикту Ерофееву. Он понимал шаткость его положения. Наталья Шмелькова 3 февраля 1990 года записывает в дневнике: «Веничка... считает, что Горбачёв на пленуме слетит и от этого худо будет всей стране»²¹. Из того же дневника, но запись более ранняя, сделанная 24 декабря 1989 года: «К Горбачеву, не считая отдельных моментов, относится одобрительно»²²

.

Наталья Шмелькова сообщает в своей книге «Последние дни Венедикта Ерофеева», что Ерофеев не смог скрыть радость, услышав утром 15 марта 1990 года по радио, что Горбачёв стал президентом²³!

Ещё одну важную новость, несомненно связанную с деятельностью Горбачева и его команды, узнал писатель в больничной палате за шесть дней до смерти. Он получил письмо из Мурманского областного суда: