Венедикт Ерофеев: человек нездешний

По «Записным книжкам» восстанавливаются реальные отношения Венедикта Ерофеева с разными людьми и его постоянно расширяющиеся литературно-художественные интересы. Это единственные источники информации, которым можно доверять. С их помощью приоткрывается истинная подоплёка поступков и привязанностей писателя. Кем только в них он себя не называл, с кем только не сравнивал — «Я был никто, теперь я — некто»²; «Я противоударный и флагонепроницаемый»³; «Я бы хотел быть проливом Лаперуза, то есть тихонько отделять Сахалин от Хоккайдо»

⁴. Он понимал, что живёт на разрыв аорты. Для самооправдания находил нужные слова и знал, на кого сослаться: «Мой путь саморастрачивания ничуть не хуже и не лучше других. “Что есть польза?” — спросил бы Понтий Пилат»⁵.

Последние годы жизни Венедикта Ерофеева подтверждают ригористическую мысль Альберта Эйнштейна: «К величию есть только один путь, и этот путь проходит через страдание».

На последнее десятилетие земного существования Венедикта Ерофеева падает отсвет евангельских событий. Годы эти особенные, с явным мистическим смыслом. Так мученический конец героя поэмы «Москва — Петушки» с необыкновенной точностью повторился в реальности. Произошёл практически в схожих обстоятельствах. На этот раз жертвой стал создатель поэмы, умерший от рака горла. Я предполагаю, что ничего неожиданного для Венедикта Ерофеева в этом совпадении не было. Ведь вся его духовная жизнь проходила в прямой обусловленности с событиями, описанными в Евангелии и апокрифах. Только осознав эту важнейшую особенность мышления и психики писателя, возможно объяснить многие его поступки, разглядеть христианскую подоплёку его творчества. Приведу один из многочисленных примеров ориентации Венедикта Ерофеева на Евангелие в поэме «Москва — Петушки». Это символика буквы «ю» и её расшифровка. Содержание этого символа намного шире предположения, что «Ю» — инициал Юлии Руновой.

Лев Оборин приводит гипотезу одного из читателей поэмы, объясняющую эзотерический смысл буквы «ю» в поэме. Неизвестный автор начинает с цитаты из ерофеевского текста: «“Он знает букву ‘ю’ и за это ждёт от меня орехов. Кому из вас в три года была знакома буква ‘ю’? Никому; вы и теперь-то её толком не знаете. А вот он — знает, и никакой за это награды не ждёт, кроме стакана орехов” — аллюзия на Евангелие детства от Фомы, апокриф, рассказывающий о детстве Христа. В нём учитель Закхей обучает ребёнка Иисуса грамоте и показывает ему “ясно все буквы от альфы до омеги”, но Иисус отвечает: “Как ты, который не знаешь, что такое альфа, можешь учить других, что такое бета. Лицемер! Сначала, если ты не знаешь, научи, что такое альфа, и тогда мы поверим тебе о бете”. После этого Иисус отвечает на те вопросы об альфе, на которые не смог ответить поражённый учитель. Евангельский и апокрифический контексты для Ерофеева в “Москве — Петушках” чрезвычайно важны. Можно продолжить эти рассуждения, вспомнив слова Бога из Откровения Иоанна Богослова: “Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний”[457]. В апокалиптическом финале “Москвы — Петушков” снова возникает буква “ю” — не последняя осмысленная “я”, но предпоследняя, неосмысленная: может быть, это значит, что для героя ещё не наступил конец»

⁶.

Обращает на себя внимание ещё одна особенность в записях Венедикта Ерофеева того периода. В них содержатся уничижительные характеристики людей из его ближайшего окружения. Отсутствие в этих коротких заметках каких-либо смягчающих оговорок. Вот, например, его суждение о Владимире Муравьёве. Оно присутствует в его блокноте 1979 года: «И о Муравьёве]. Он груб и, стало быть, глуп, я-то был влюблён в него в ту юную пору, когда ум дороже сердечности»⁷. И приблизительно тогда же появляются другие записи, предположительно относящиеся к тому же Муравьёву: «Умён от вечной темноты»⁸

и «Я любил тебя не менее, чем Исаака Авраам»⁹. Венедикт Ерофеев словно предвидел действия своего друга после своей смерти. Те рукописи, которые писатель ему доверил, были тут же переданы Талине Носовой, женщине, психически нездоровой и импульсивной. Существовала большая вероятность их уничтожения. К тому же сам Владимир Муравьёв, осуществляя редактирование повести «Записки психопата», уничтожил те страницы в ней, которые касались его лично. Поступок для филолога такого высокого уровня недопустимый.

Вместе с тем близкий круг Венедикта Ерофеева значительно расширился именно в 1980-е годы. К людям из прежней неопределённой жизни, к которым он прикипел душой и кто по мере своих сил спасал его от бездомья и одиночества, как Валентина Еселёва, близкая подруга Юлии Руновой, Лев Кобяков, Вадим Тихонов, Генрих Сапгир, Светлана Мельникова, Слава Лён, Николай Котрелёв, присоединились Борис Мессерер, Белла Ахмадулина, Зана Плавинская и многие другие талантливые люди. С появлением в его жизни Натальи Шмельковой таких людей стало ещё больше.