Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

А когда я увидел их, сильнее всякого страха (честное слово, сильнее) было удивление: они, все четверо, поднимались босые и обувь держали в руках – для чего это надо было? (218)

_____________________

Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором стоишь, есть земля святая, –

сказано было Иисусу Навину, когда он пришел с израильским народом на завещанную Богом землю (Нав. 5: 15). Убийцы из Веничкиного безумного кошмара шли по своей «обетованной земле». Кровавым трагическим фарсом отзывается в подсознании Священное Писание. «Как тебе не стыдно спать», – тормошит лежебоку песенка. Взявшись за руки, не касаясь незащищенными ногами оскверненной земли, можно станцевать не «поросячью фарандолу» с трагическим концом, но новый танец. «Ты еще встанешь, мальчик», – говорит отец сыну, вторя евангельскому: «Идущий за мною сильнее меня» (Матф. 3: 11).

Младенец, живущий пока вне мира Кремля и Петушков, – единственная прочная связь с действительностью, средоточие любви и надежды мечтателя, который живет в этом мире надеждой на иной и чувствует себя, как «длинная-длинная и одинокая-одинокая-одинокая» «сосна»:

На севере диком стоит одинокоНа голой вершине сосна,И дремлет, качаясь, и снегом сыпучимОдета, как ризой, она.

И снится ей все, что в пустыне далекой,В том крае, где солнца восход,Одна и грустна на утесе горючемПрекрасная пальма растет[124].

«Песнь песней» Венички Ерофеева

На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его.

Встану же я, пойду по городу, по улицам, по площадям и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его, и не нашла его.

Песн. 3: 1, 2

В христианской мистической традиции это место истолковывается, как бег души (Суламифи) через стогны города к Богу[125]

. И она находит Возлюбленного и приводит Его в дом, стоящий вне города. Надо ли говорить, что в петушинском направлении все происходит наоборот: к заветному городу мчит бездомный алкоголик, чтобы найти свою несчастную Суламифь. «Она» живет в душе, в Петушках: «любимейшая из потаскух, дьяволица, бесстыжая царица, искусительница, королева, не женщина, а баллада, рыжая стервоза, сука, тварь, благодатное дитя, обольстительница, блядь, совершенство» (147–151) – своеобразное сочетание Настасьи Филипповны с Грушенькой, для которых в текстах Достоевского употребляется часть тех же эпитетов. Образ «падшего ангела» в произведениях Достоевского, Куприна, Розанова и других:

Облитый мукой образ женщины, –

прочно «вкован» в русскую литературу[126].

До «нее», как и полагалось «лишнему человеку», отношения Венички с женщинами складывались из страха, рефлексии и внутренних противоречий. Диссонанс проявлялся особенно резко, когда женщина с мужеподобным героизмом вмешивалась в «кремлевскую» реальность: