Венок на могилу ветра

Она в замешательстве. Как же она не похожа на ту Дзака, что предстала пред ним минуту назад! Обозленная своим мимолетным страхом, та была полна ярости и смотрела рассерженной самкой, готовой биться с ним в кровь. А эта — эта просто жалка. Она вся дрожит и кривит рот, пытаясь сохранить улыбкой лицо, которое сбегает от нее куда-то прочь, словно прячась от объявшего ее позора. Цоцко наслаждается ее покорностью точь-в-точь так, как мечтал. Он жестом приказывает ей сесть на землю и, когда она повинуется, срывает с нее платок и выставляет вперед свою ногу. Где-то что-то когда-то он слышал такое про Бога. Не помнит, правда, про какого из них. Но сегодня их точно здесь нет. Никого из богов, кроме разве его самого. Цоцко торжествует. Дзака неслышно плачет и безропотно отирает влажными волосами его грязные сапоги. Она знает, что этим все не закончится, а Цоцко точно знает, что она знает, что этим у них не закончится ни за что. Только он кое-что приготовил.

— Довольно, — отстраняет брезгливо коленом ей голову. — Поскольку мне ты вроде как мачеха, я не могу тебя взять. Хотя оно, может, было б тебе очень даже по нраву… Но пока ты мне мачеха, я почти тебе сын, так что ты не надейся. А надейся-ка лучше на то, что, пока ты мне мачеха, я, быть может, смолчу. Так что просто старайся быть мачехой да веди себя поскромней. Замени нам ушедшую мать. Докажи, что нас любишь. Кое-кто сомневается, а ты докажи. Для начала внуши ты отцу, что пора нам иметь свои стены. А потом знай себе береги старика и слушайся сердца. Оно у тебя, чай, не глупое… Да еще вот бесплатный совет: размышляй о мышах. Они ведь какие? Живут себе и живут. Уж сколько их ни изводят — все без толку. Просто они очень умные, очень серые и все время в тени. Серый цвет — он хороший. Тебе подойдет. Станешь серой — может, я тебя не всегда и примечу. Выходит, не сразу и вспомню, кто ты там есть. Поняла?..

Она кивает. Ее бьет такая дрожь, что Цоцко противно смотреть. Заикаясь от слез и рыданий, она предлагает:

— Если хочешь, я просто уйду…

Он удивленно вскидывает бровь, стискивает зубы, надувает рот и тужится, но все же не выдерживает и хохочет. Победа полная. Полнее не бывает. До Роксаны ей далеко. Вот что значит кровь… А Дзака он так говорит:

— Э-э, нет. С этим мы подождем. Посидишь покуда в капкане, а я помолчу. Главное — отца береги. Ты, конечно, нам мачеха и все такое, только, сдается мне, мачеха нам ты до тех только пор, пока он тебе муж и живой… Сама делай выводы.

Той же ночью Цоцко истязает жену голодными ласками. Она по опыту знает, что таким он бывает, когда победил. Утихомирится он лишь к утру, а дочь Даурбека тоскливо признает, что ей все равно ведь рожать. «Он так со мной обращается, будто я какой-то колодец, — размышляет она. — Будто из камня и износу мне нет…» С этой мыслью она засыпает.

Роксана не спит. Не дает ей покоя Дзака. Сегодня та была сама не своя. Вспомнить хотя бы, как она испугалась и вздрогнула, когда призвал ее к себе отец. Что-то с ней сегодня случилось, чего Роксана не знает, что пришло к ним извне. Чаще других в эти месяцы отлучался Цоцко. Брат явно что-то замышлял. Иногда он оставлял обоз на неделю-другую, договорившись с домочадцами найти их позже в таком-то ауле. Но, возвращаясь, вел себя так, словно чего-то опять не успел. В последний раз он воротился три дня назад, и вид у него был такой, будто он ночевал перед тем в сундуке с золотыми монетами, а уже поутру тот сундук потерял. Давно такого с ним не бывало. Роксана не знает что думать.

Туган ни о чем таком даже не думает. Им овладела нудная вялость всех чувств, когда кажется, будто жизнь — это плот, который несется по бурной реке к неведомой цели, а сам ты сидишь на холодной земле и лениво вдыхаешь запах подгнившей травы с постылого берега. В последнее время Тугана не покидает ощущение, что сам он тоже бесплоден. Как если бы подхватил эту заразу от своей непутевой жены. Ему и впрямь не хочется ничего. Разве что ни о чем таком сегодня не думать. А потому он не думает, тупо глядя в рассвет и слушая ржанье коней, которых вскоре пора вести к водопою.