Венок на могилу ветра

С той минуты, что внесли в дом ее бездыханное тело, Тотраз неотлучно стоял у ворот. Аул тихо готовился к своим первым похоронам. Чужакам поручили выстрогать доски на гроб. Все они, исключая Тугана, отправились в лес. Ацамаз хлопотал по хозяйству, подбирая котлы, обсуждая с соседями, как ее провожать и где лучше, разумней будет им разметить погост. Туган больше молчал. Алан жал плечами и со всем соглашался. Отвечать приходилось Тотразу, потому что Хамыц ничего не слыхал. Только раз он одернулся, вспомнил, разлепил свои губы и приказал: «Никого из родни не зовите. Не нужно. Для них она давно умерла. Что ж теперь, умирать ей для них и вторично? Запрещаю вам звать кого из родни…»

Заглянув ему прямо в глаза, друг увидел в них зоркость такого страдания, что не смог удержать в нем свой взгляд.

Мелко высыпал дождь. Потом высох, полистал облака ветерком, и на место его пришло солнце. Было трудно смотреть на него.

Женщины все как одна собрались внутри дома. Соборовали смерть, как могли, привели под нее в порядок все комнаты, завесили выцветшей тканью облезлое зеркало, оба окна, окружили носилки печалью, но покуда не стали терзать тишину. Плакать в голос им показалось неловко. Причитанья брюхатой супруги Цоцко быстро сникли, упершись в единодушное неодобренье. Труп лежал посреди их смиренья и, казалось, пытался простить им грехи. Время длилось, копилось, терпело, а потом вдруг упало под ночь.

Потихоньку народ расходился. Бдеть у тела остались лишь сестры, Дзака и Хамыц. Тотраз караулил беду во дворе. Очень ярко светила луна. У нее было много помощниц — мелких, прытких и жалящих звезд. Наконец он услышал шаги, обернулся, разглядел на пороге сутулую тень, подождал ее, не решился тревожить, потоптался на месте, вздохнул тяжело, перестал ждать, хотел было тронуть какое-то слово, но смешался, прокашлялся и наконец услыхал:

— Все. Спасибо. Иди. Увидимся завтра.

— Может быть…

— Завтра. Сейчас мне нужна лишь она. Покорившись, Тотраз пошел к дому. Оказавшись один в полумгле, стал жадно, честно зевать. Он сидел у огня, положив на колени ладони, и думал. Ничего не надумалось. Глаз Тотраз не смыкал. Ему было сонно, но сон он не звал. Ночь тихо скучала. Вспоминать в эту ночь ни о чем не хотелось. Но скажите, как было не вспоминать?..

Утомившись от стольких видений, промелькнувших в его изможденном мозгу, он решил ждать упорно рассвета. Бдеть ему, глядя в низкий очажный огонь, было легче, чем встать и отправиться спать. В дальней комнате с нарами было зябко и пусто. Марии не будет всю ночь. Он сидел, погрузившись в оцепененье, и смотрел, и смотрел, и смотрел на огонь…

Как всегда по весне, это утро началось тоже с птиц.

Облачившись в чистую черкеску, Хамыц холодно оглядел теперь уже в голос, искренне, не очень впопад причитающих женщин, нахмурился и вышел из дому. На пороге задержался, кивнул столпившимся у ворот мужчинам, провел рукою по газырям на груди и двинулся по тропе к пустому ныхасу. Добравшись до него, он обернулся и требовательно посмотрел на оставшихся у его хадзара горцев. Те тихо переговаривались, все еще недоумевая, потом четверо из них, старшие других домов, медленно направились туда же, вверх по тропе. Он жестом предложил им сесть, но они отказались, из уважения к чужому горю продолжали стоять, слегка склонив головы.

Хамыц сказал:

— Хочу просить вас…

Самый старый из них, Ацамаз, произнес:

— Говори. Мы тебя слушаем.

— Она первая, — сказал Хамыц. — До нее никто в нашем ауле не умирал…

Все согласно кивнули, и по их лицам он прочел, что они не догадались. В голове у него скопилась тяжесть, и он с раздражением подумал, что дело же яснее ясного. Он молчал, подыскивая слова, но те, такие жесткие и убедительные прежде, пока он шел, будто рассыпались у него под ногами. Он чувствовал в пальцах подступающую злость.

— Она первая, — повторил он. Возможно, громче, чем следовало. — За восемь лет… И она не старуха.

Четверо мужчин напротив потупили взоры и опустили плетьми руки, выражая соболезнование. Они не понимали. Он стиснул зубы. Тяжесть в голове мешала собрать мысли. Он вяло подумал, что не помнит имен этих людей, хотя один из них был ему ближе брата. Птица клевала на тропе его слова. Он слышал вой женщин из своего хадзара. Утро убегало вниз по реке. До полудня многое предстояло сделать.

— Вот что, — сказал он. — Ничего не надо. Один управлюсь.

Они удивленно вскинули брови, а Ацамаз покачал головой и сказал:

— Народ поможет.

— Я так хочу. Сам сделаю.

Мужчины беспокойно переминались с ноги на ногу. Ветер принес с реки прохладу. Ее было хорошо слышно, как и саму реку.

— Так не положено, — хотел было вмешаться Туган. — По обычаю…

— Не нужно, — перебил он и вздрогнул. Опомнившись, поднес руку к груди, но немного спустя упрямо повторил: — До нее ведь никто в нашем ауле… Так о каком обычае ты говоришь?..

Они помолчали.

— Здесь пять домов, — сказал Туган. — Их сложили за восемь лет… За восемь лет обычай не умирает.

— Он и не умер. Она умерла.

Они пристально посмотрели друг другу в глаза.