Вероятно, Алекс

К моему огромному удовольствию, его рука продолжает восхождение. Только вот двигаться ей больше особо некуда. Портер замирает в нерешительности, тихо посмеивается, потом кладет руку на другое бедро и повторяет все снова.

После чего останавливается.

Я не на шутку огорчена и чуть не плачу.

Но только пока он не меняет позу и не прижимается к моему бедру. Вот это правильно.

– Знаешь, что-то трудновато мне сосредоточиться на этом тесте, – признает он, улыбаясь и дыша мне в шею.

– Что бы ты сейчас ни делал, не смей поставить еще один засос.

Он делает вид, что кусает меня, а потом наглядно демонстрирует то, чего я до настоящего времени была лишена точно так же, как посоле и лунных кексов, то, что два человека, запертых на всю ночь в музее, могут проделывать руками и пальцами, проявляя чудеса изобретательности.

У этого парня есть полное право носить на куртке надпись «Горячая штучка».

В отличие от наших предыдущих кувырканий в траве, на этот раз его касания явно не подпадают под категорию «детям смотреть не рекомендуется», и когда Портер предлагает сделать мне то, что я обычно делаю сама, то с какого перепуга мне смотреть в зубы дареному коню? Вполне возможно, это самое удивительное из всего, что со мной когда-либо случалось. Я даже отвечаю услугой на услугу, поражаясь самой себе, хотя его это изумляет еще больше по вполне понятным причинам.

Ничего себе!

Все эти игры меня здорово утомили, а на часах уже два ночи, что в моем представлении поздновато. Я сворачиваюсь калачиком, он обнимает меня сзади, наши руки и ноги сплетаются, меня одолевает дрема. Сознание то отключается, то возвращается, свет в глазах то меркнет, то вспыхивает вновь. До моего слуха доносятся какие-то голоса. Нет-нет, совсем не тревожные. В музее по-прежнему никого нет, мы совершенно одни. Но незадолго до этого Портер протянул руку, вытащил из рюкзака ноутбук и пристроил его на бархатной подушке у нас над головами. На экране происходит какое-то действо.

– В чем дело? – хрипло говорю я и поднимаю голову.

Глаза до конца открыть не могу, но сквозь опущенные веки все же различаю какие-то силуэты и пятна света.

– Прости, прости, – измученным голосом отвечает он, – тебе мешает? Я не могу уснуть без какого-нибудь фильма или включенного телевизора.

– Да нет, все нормально, – говорю я, вновь прижимаюсь к нему, а несколько секунд спустя задаю вопрос: – Это что, «Римские каникулы»?

Его глубокий голос отзывается дрожью у меня на спине.

– Нет, это индийский фильм, в котором они только упоминаются. Постой-ка, ты что же, знаешь «Римские каникулы»?

– Подумаешь, – лениво тяну я, слишком обессиленная, чтобы объяснять свою любовь к кинематографу, – вопрос в том, откуда ты знаешь «Римские каникулы»?

– Когда-то с нами жила бабушка, мамина мама. Теперь ее больше нет. Она очень любила смотреть фильмы и допоздна засиживалась в гостиной. Я тогда был ребенком и засыпал на диване, положив ей на колени голову.

Забавно. Так вот откуда ему известно о «Завтраке у Тиффани».

– Не исключено, что у нас с тобой намного больше общего, чем может показаться, – говорю я перед тем, как унестись в царство снов.

Глава двадцать первая

«Жизнь начинается и заканчивается совсем не тогда, когда это удобно человеку».

Джон Гудмен, «Большой Лебовски» (1998)

Портер был прав. Когда я покидаю музей, у меня еще полно времени, чтобы вернуться домой до возвращения отца. Меня одолевает такая усталость, что я опять ложусь в постель и сплю еще несколько часов. А когда просыпаюсь во второй раз, мне уже пора одеваться и ехать на работу в «Погреб», что кажется каким-то безумием. С таким же успехом можно было бы попросту там поселиться. Но слишком по этому поводу роптать не стоит, ведь я провела ночь с парнем. ПРОВЕЛА. НОЧЬ. С ПАРНЕМ.

Да, так оно и есть. Это действительно было со мной. Я сделала и кое-что еще, причем мне было просто здорово. Стоит прекрасный день, в небе светит солнышко, и меня совсем не напрягает тот факт, что сегодня придется четыре часа отсидеть в Парилке. Слава богу, сегодня работать не всю смену.

Я принимаю душ, одеваюсь и скатываюсь вниз по лестнице – в аккурат чтобы столкнуться с папой и Вандой, вернувшимися из Сан-Франциско. Два совершенно вымотанных человека. Но при этом счастливых. По правде говоря, мне все равно, чем они всю ночь занимались, поэтому никаких попыток это узнать я не предпринимаю. Но они обходят папин маслкар, открывают багажник и извлекают из него для меня подарки: леопардовый шарф и соответствующего вида солнцезащитные очки.

– Довесок к Крошке, – говорит папа, глядя на меня с надеждой, но без полной уверенности.

– Шарф пригодится в будущем, чтобы скрывать засосы, – добавляет Ванда, слегка приподнимая уголок рта.

О боже. И она туда же! Неужели про меня все всё знают?

Отец, похоже, с трудом сдерживает улыбку:

– Извини, девочка моя, но согласись, что это просто забавно.

Ванда складывает на груди руки и говорит: