Весенная пора

— Чего смеется? — Роман даже обернулся. — Он, такой-сякой, наверное над нами смеется. Еще бы! Попал в город, успел уже познакомиться с уголовниками, чего же ему не смеяться над нами?! Что ему…

— Куда, куда прешь! Дур-рак! — прервал Романа чей-то страшный окрик.

Над ними возникли красные ноздри томского рысака, который чуть не наскочил на них и тотчас промчался мимо. Сидевший на облучке кучер успел хлестнуть их лошаденку кнутом по спине, но она только взмахнула хвостом. Зато седоки испугались. Никита спрыгнул с саней, лежавший на спине больной сел, а Роман, подняв левую руку, смешно втянул голову в плечи.

Оказывается, путешественники так увлеклись ссорой, что съехали на левую сторону улицы.

— Ты смотри, куда едешь! — укоризненно сказал Гри. горий, когда все успокоились и заняли свои прежние места.

— Непутевая у нас скотина! — Роман сильно натянул вожжи и хлестнул лошадь кнутом.

Лошаденка потрусила немного, но вскоре опять перешла на тихий шаг.

Никита рассмеялся, вспомнив, как Роман, так смело бранивший его, испугался окрика кучера и долго сидел, втянув голову в плечи.

— Ты что смеешься, друг Никита? — спросил Григорий умильным голосом, будто и сам готов был захлебнуться смехом.

— Коня жалко, — неуклюже соврал Никита. — Обозвали, бедного, «дураком», а мы еще бьем его…

— А его ли это?

— Конечно, его… Другого-то дурака тут нет…

— Ну и плут же ты будешь, шельмец!.. — засмеялся Григорий.

Роман хотел было обернуться и сказать что-то, но, умудренный горьким опытом, продолжал глядеть вперед.

Доктор Красного Креста выдал Григорию направление в больницу. Но Егоровы прежде заехали на постоялый двор попить чаю. Никиту было решено оставить у Сергея Эрбэхтэя на всем готовом. Ему поручалось ежедневно бывать в больнице — носить своему господину еду.

— Если он только посмеет мне перечить, плохо ему придется, — сказала хозяйка, потрогав пальцем шишку под глазом. — Не даром же я буду кормить такого оболтуса!

— Если что не так — в морду и на мороз! — прошипел Роман. — Что же это он, думает жить в городе на всем готовом, да еще огрызаться…

Наконец поехали в больницу. Как только сели в скрипучие сани, Роман объявил:

— Григорий, придется нам поделить расходы за ночлег! Говорили, что за ночь берут с человека по полтиннику. Значит, с тебя самого да с парня рубль, да за лошадь тридцать копеек, да на угощение хозяев ухлопали трешницу, — стало быть, на твою долю полтора рубля приходится… Хорошо бы, счеты были… — Роман надолго умолк, видимо все высчитывал. — По-моему, — снова заговорил он, — на твою долю падает два рубля восемьдесят копеек. А по-твоему, сколько?

— А я не считал, — хлестко бросил Григорий. — Я не могу сорить деньгами и не стану по три целковых платить за водку, которая стоит тридцать пять копеек.

— Ведь я из-за тебя у них ночевал… Был бы я один, так и не заглянул бы в лачугу Эрбэхтэя, — вкрадчиво заметил Роман, покачивая головой.

— Нет, за водку я платить не буду. Мне ни к чему заводить дружбу с городскими богачами.

Долго ехали молча. Роман покашливал и ворчал на лошадь. Потом довольно грубо сказал:

— Ну что ж, тогда хоть за ночлег и за лошадь уплати.

— За лошадь тоже не буду платить. За то, чтобы свезти меня и мальца в город, ты уже давно получил пятнадцать рублей. Я веду счет деньгам.

— Что ж, лучше было бы, если бы я высадил вас на окраине города?

— Вот так бы и сделал! — вдруг закричал больной. — А то просто свез бы на берег Лены, да и столкнул там с обрыва. Так бы, пожалуй, лучше всего было!

Братья бранились долго, и Никита вдруг загрустил. У них в семье не водилось денег, и он не знал, что такое жадность к деньгам. Но он отлично знал, что толстые кожаные бумажники обоих братьев Егоровых набиты ассигнациями.

«Моя бедная мать целую зиму за три рубля бьется в хотоне богачей. Да и те рубли уходят царю на подати. А у вас так много денег, чего же вы ссоритесь?» — хотелось сказать Никите. Он с тоской вспомнил о матери, о братьях и чуть не заплакал…

— Ну, тогда уплати хоть рубль за себя и за парня. Или тоже не желаешь?

— В город я приехал лечиться, а не гулять. За то, чтобы довезти меня до больницы, ты уже получил пятнадцать рублей.

— Ну, а если в больницу сразу не примут? А если придется жить у Эрбэхтэя десять дней. Тогда как? Значит, вдобавок к тому, что я привез вас сюда, я должен еще уплатить десять рублей за постой?

— И заплатишь, дружок, если не сумеешь устроить меня, — сказал Григорий с ледяным спокойствием. — Да что мы так медленно едем? А ты, малец, гляди в оба: будешь потом ходить один, как бы тебе не заблудиться.

Роман обиделся и долго молчал.

Наконец он завернул в какой-то двор и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Вот и больница. Если умаслить тут кого-нибудь, приняли бы, конечно, быстрее. И ухаживать и лечить стали бы — по-иному.

Во дворе стояло в ряд несколько домов, над дверью каждого висела вывеска.

— А ну, дружок, горазд был ты хвалиться своим грамотейством. Найди-ка здесь дом, где лечат от внутренних болезней, хоть раз будь полезен! — с насмешкой обратился Роман к Никите.