Весенная пора

— Да ты сто? Ты сам хто?! — заорал в ответ Никита, как всегда в минуты сильного волнения нечисто выговаривая русские слова, и вырвал руку. — Я те показу, какой я бандит!.. — и уже гораздо отчетливее выпалил распространенное ругательство.

— Хо-хо! Это свой! — признал Никиту пожилой человек с огромными, заиндевевшими усищами, которого бойцы называли товарищ Буров. — Наш! — продолжал он охрипшим от простуды голосом. — Видишь, какой зубастый! Бандит сразу бы хвост поджал. Куда, мальчик, идешь?.

— Не мальчик, а иду в штаб, — огрызнулся Никита_м готовый вступить в драку чуть ли не со всем отрядом.

— А ты не кричи! — строго осадил его усач. — В какой штаб?

— В губ… в губвоенкомат.

— Не дальше и не ближе?! — изумился другой всадник.

— Погоди, Фролов… А зачем тебе губвоенкомат?

— Наших красных бандиты в Кустахе окружили… Давай поехали! — И Никита легко вскочил в седло на место спешившегося худенького бойца, который только что так грубо его обидел.

— Стой! Куда? — возмутился тот.

— Молодец, мальчик! Садись, Андреев, сзади. Повежливее надо встречаться, товарищи якут и удмурт. Поехали! — и усач пришпорил коня.

За ним поскакали остальные.

Ревкомовцы, отправив Никиту ночью, уже к утру стали ждать помощи из города. При любом расчете такого короткого срока было явно недостаточно, это знали все, но тем не менее все ждали. Потом кое у кого зародилось сомнение: не напрасно ли послали Никиту, не прямо ли в пасть бандитам бросили парня? Но штабные старались подбодрить себя и уверить других в благополучном исходе дела.

— Никита наш скоро приведет целый отряд с пулеметом!

— Да, да, он малый отчаянный!

Мнение втайне упрекали себя за чрезмерные похвалы по адресу Никиты, высказанные при обсуждении его кандидатуры. Тогда все говорили о необычайной храбрости и сметливости этого паренька, а не подумали о том, что посылают его на верную гибель.

Тихо грустила санитарка Майыс, которая любила Никиту, как родного брата. Но Федор Ковшов, этот отчаянный и удивительный старик с детской душой, хвалил теперь Никиту еще горячее.

— Да что там! — восклицал он, возражая неизвестно кому. — Никита — герой! Сами увидите! Небось уже весь город на ноги поднял.

С утра бандиты установили постоянную осаду. Они плотно обложили лагерь красных, за ночь окопались и теперь стреляли в каждого, кто пытался перебежать от избы к избе.

— Эй, вы! Город уже взят… — кричали они из укрытия.

— Знаем, — соглашался Чуркин.

— А то нет?

— Так то давно известно! Взят красными у Колчака, и навсегда.

Нечего зубы скалить! Сдавайся в плен!

— А ты попробуй возьми!

— Сколько баб ведете городским коммунистам? — доносился голос Никуши Сыгаева.

— Скоро тебя, Сыгаев, в ошейнике поведем! — кричал ему в ответ Афанас.

— Это ты, Матвеев? До тридцати лет все не женился, а теперь сразу сто баб завел!

— И каждая в сто раз умнее тебя! — отвечал Афанас под общий хохот. — А к тебе-то жена не хочет возвращаться: «Дурак и хвастун», говорит…

Никуша, конечно, знал, что все заложницы были переправлены в город. Но, уязвленный хохотом с той и с другой стороны, он продолжал перебранку:

— Знаю, вы и ее и отца моего еще в Нагыле съели. Ничего, скоро я вам за них повытяну жилы!

— Мы с женщинами да со стариками не воюем. Это вы против них герои…

Но шутки шутками, а положение действительно было тяжелое. Федор Ковшов выдал сегодня последнюю муку на похлебку для детей и больных. Уже были убитые. Появились и раненые. Их поместили в средней избе. Бобров и Майыс неотступно находились при них. В той же избе умер грудной ребенок. Рыдания матери, плач ребятишек, стоны раненых, тяжелые вздохи стариков — все это действовало угнетающе на измученных, голодных людей.

К ночи кончился запас воды и дров. Нечем было освещать помещение. Изба и хотон превратились в жуткую берлогу. Только у Майыс тускло мерцал огонек жирника.

— Пить! — умоляли раненые и больные, мечущиеся в жару.

— Воды! — непрестанно хныкали дети.

Наконец Майыс не выдержала. Она схватила медный чайник, стоявший на шестке, и стала привязывать к ручке веревку. Люди мрачно следили за ней. Вот она резким ударом топора вышибла маленькое ледяное окошко в задней стене. В помещение ворвался морозный туман. А она протолкнула чайник наружу, спустила его на веревке и, зачерпнув снегу, втянула обратно. С радостным возгласом подбежал к ней Федор Ковшов и подал ведро.

— Холодно! — кричали те, кто лежал возле окна.

— Пить! Душно! — кричали из дальнего угла.

Наполнив ведро до половины, Майыс плотно заткнула узкое оконце чьей-то дохой.

Быстро растопили снег и поделили между тяжелоранеными, больными и детьми по глоточку теплой влаги. На несколько минут воцарилась тишина. Но потом опять послышались робкие детские голоса:

— Воды! Пить!

К ребятам постепенно присоединялись и взрослые. Шум все усиливался. Тогда часовые, лежавшие снаружи, стали проталкивать в заднее оконце кусочки льда. Превращенные в воду льдинки кое-как могли утолить жажду, но ропот не стихал.

— Холодно! — кричали одни.

— Душно! — кричали другие.