Весенная пора

На рассвете при обходе постов был тяжело ранен Воинов. Общее командование перешло к Боброву. Как только огонь несколько ослаб, молодой бесстрашный боец Опанас Тарапата ползком вынес на себе раненного в грудь командира и втащил его в избу. С помощью Тарапаты и Ковшова Майыс перевязала Воинова и уложила его на нары, устланные собранным отовсюду сеном.

Притихли взрослые, умолкли дети. Только изредка едва слышно стонал Воинов да из угла доносился тихий разговор Федора Ковшова и Тарапаты.

— Ты откуда будешь, Афанас? С Украины?

— Опанас. — поправил тот. — По-русски Афанасий, по-нашему Опанас. Я Киевской губернии. Скоро у нас там сады зацветут. Скоро лето, дядько Хведор. А меня сюда занесло!

— Чего ж ты к нам в такой мороз прибыл?

— А як же? Без подмоги бандиты вас здесь сожруть. Як перемога, я зараз до хаты. Невеста у меня там. Гарна дивчина… Оксана… Браты… Мама…

— Ох, далекий мы народ, якуты! На отшибе от всех.

— Да, далеко, — согласился Опанас со вздохом.

Майыс, повернувшись в их сторону, что-то сердито сказала, махнув рукой.

— «Тише», говорит, — объяснил Федор.

— У нас нет далеких народов, — заговорил вдруг Воинов, повернув голову к смущенно примолкшим Федору и Тарапате. — Все народы Советской страны — одна семья, а Советская страна — один дом. И с какой бы стороны ни напали враги на наш дом, мы все бросаемся туда.

— Це так!

— Конечно, так!

— Палят… — недовольно сказал Воинов, прислушавшись к стрельбе. — Этак мы скоро без патронов останемся… Пусть Матвеев и Сюбялиров отберут лучших стрелков, чтобы били редко, но наверняка.

— Есть!

Тарапата выскочил на улицу и побежал, а Федор Ковшов слегка приоткрыл дверь и, пригнувшись, глядел ему вслед. Вдруг он вскрикнул и с не свойственной его возрасту ловкостью выбежал наружу. Через мгновение он уже вносил Тарапату на руках в широко раскрытую дверь. Залетевшая в избу пуля с хрустом вонзилась в противоположную стену. Дверь захлопнули.

Федор тихо опустил Опанаса на пол, нагнулся над ним и крепко обнял залитую кровью голову убитого.

— Опанас… милый… — всхлипывая, приговаривал он. — Очнись, сыночек… Ждут тебя мама, Оксана… — Он бережно опустил голову друга, выпрямился и, крикнув — Чтоб стреляли наверняка! — снова выскочил на улицу.

Бандиты палили со всех сторон. В ответ раздавались более редкие выстрелы.

Так прошло еще часа два. Над деревьями вставало неяркое зимнее солнце.

— Наши! — оглушительно крикнул в дверь Федор, отчего все, кто мог, вскочили на ноги. — На западе стреляют! — И убежал опять.

Вскоре перестрелка прекратилась. Со двора доносились радостные возгласы.

Как подброшенный, влетел в избу Никита. Еще никого не разглядев, он зачем-то сдернул с головы заячью шапчонку, отдал честь и выпалил:

— Задание вып-палнена!

ПОБЕДА

К вечеру длинная вереница конных и пеших людей растянулась поперек скованной льдом Лены и стала медленно втягиваться в город.

А уже на другой день все, кто был способен носить оружие, перешли в казарму. Громко негодовал Федор Ковшов, которого в казарму не взяли. Его назначили уполномоченным по снабжению беженцев из Чаранского, Нагылского и Тайгинского улусов, размещенных на отдых в огромном каменном здании бывшей винной монополии. Он долго бушевал, возмущался и предлагал назначить вместо себя Никиту Ляглярина. Теперь Федор уже не превозносил Никитин героизм, как несколько дней назад, напротив, он еще более убежденно повторял:

— Какой из него боец! Ведь совсем еще ребенок! Правда, куда грамотнее меня!..

Когда с Никитой дело не вышло, Ковшов стал расхваливать хозяйственные способности Сюбялирова. Потом весь его пыл обратился на Ивана Кириллова, «который есть интеллигент, а не вояка и в силу своей профессии обязан учить детей и просвещать взрослых». Однако тут же выяснилось, что Кириллов переходит на работу в губревком. Тогда Федор стал столь же горячо расписывать свой талант таежного проводника: он лучше всякого другого будет смотреть за лошадьми и оленями, а также разбивать палатки. Ковшов даже кричал на Афанаса Матвеева и Сюбялирова: мол, это они, наверное, кому-то на него нашептали, что он полсотни лет назад был приемным сыном богача. В конце концов Федор «ответственно заявил», что скорее пойдет в тюрьму, чем отстанет от своих товарищей.

Но пришлось ему все же смириться. С тетрадью и карандашом в руках стоял он посреди помещения, сердито поглядывая на свое войско. Кивнув на ближайшую старушку, он сухо спросил:

— Как зовут?

— Да ты что, спятил? — возмутилась одноглазая Марфа. — Мать Семена Трынкина не узнал?

Так Федор начал учет вверенных ему едоков.

А бандитские отряды стягивались все ближе к Якутску. Со всех сторон стекались сюда беженцы. Норма выдачи хлеба дошла до полуфунта на человека. День и ночь вокруг города возводились укрепления. Уже пошли на топливо старые дома и заборы. В театр люди проходили, протягивая контролерам вместо билета сухое полено. Связь с центром прекратилась. Телеграф бездействовал. Лишь отдельные смельчаки, рискуя жизнью, переходили через линию фронта и устанавливали связь с Сиббюро ЦК РКП (б) и Москвой.