Весенная пора

— Ну, ничего! Зато когда Павел Семенов заберет у Егордана бычка, корову да еще и землю, тогда уж сын-грамотей как-нибудь прокормит его собранными подаяниями! Как это у вас поют в школе: «Богачу-дураку и с казной не спится! Бобыль гол как сокол, поет-веселится»? Есть ведь у вас такая песня? Ну-ка, опой ее мне, грамотный голоштанник!

— Не знаю я…

— Как не знаешь?! А то, может, прочтешь стихи, что написаны о каком-то преступнике, которому шестьдесят лет стукнуло, а?

Помаргивая сморщенными веками, Федор некоторое время сидит молча, потом снова принимается за свое.

— Чего доброго, сынок-грамотей скоро еще отца ногами топтать будет или воровать пойдет. И без того говорят, что он побил Васю, Князева внука. Эй, парень, — обращается он к Давыду, — а как этот грамотей на работе?

Давыд медлит с ответом. Он возится за камельком с присохшими к ногам торбасами, силясь снять их. Немного подождав ответа, Федор тихо спрашивает у Аксиньи:

— Милаша, что, толстобрюхого нет здесь?

Полуслепая девочка со вспухшими веками и слипшимися ресницами оглядывает юрту, наклоняясь по очереди в обе стороны. Тогда Давыд, высунув свое толстое лицо из-за камелька, дает полную оценку работе Никиты:

— Плохой он погонщик. Не он быка водит, а бык его на поводу тащит. Совсем слабый человечишка!

— Стерва! Здесь ведь торчит, а сразу не откликается, — замечает Федор. — Не может того быть, чтобы он с быком не сладил. Нарочно так делает, хочет показать, что грамотный… Ну разве я не говорил! — опять обращается Федор к Никитке. — Какая от твоей грамотности польза? Да никакой! Сколько ни болтай по-русски, сколько ни ори свои песни, кто на тебя обратит внимание? А вот, к примеру, ежели на дворе моя собака залает, я сразу скажу жирнобрюхому: «Паря, сходи посмотри, кто пожаловал!» Выходит, что собачий лай и то полезнее, чем твоя грамотность. Не так ли, грамотей Никитушка?

И, не дождавшись ответа, Федор спрашивает у дочери:

— Здесь он, Аксинья?

— Здесь, вот сидит.

— Собачий лай, говорю, куда полезнее, чем вся твоя грамота… Ты отвечай, дружок, коли я с тобой разговариваю!

— Ну, если лай собаки полезнее, то с собаками и разговаривай!

— Что?! Ишь ты, еще обижается!

— Как же ему не обижаться! Да и что он тебе плохого сделал? Только и знает долбить одно и то же: «собака лучше» да «собака лучше»! — неожиданно вмешивается в разговор Ирина, раскуривая свою длинную железную трубку.

— Эй, ты-то хоть не лайся! Собака уж, конечно, лучше тебя! Ишь, сатана, еще заступается за молодого да грамотного! — кричит ей Федор. — Грамотей Никитушка, оказывается, давно уже приворожил мою жену.

Собираясь основательно помучить мальчика, Федор даже заерзал на нарах.

В это время на улице залаяла собака. Федор, подняв голову, по обыкновению всех слепых быстро оглядывается по сторонам и громко приказывает:

— Жирнобрюхий! Сходи посмотри, на кого это она. — И, желая задеть Никитку, бормочет: — Вот собака и оказала пользу, не чета тебе!

Второй приемыш, маленький Петруха, несмотря на беспрерывные побои и крики, всегда улыбается, выставляя свои ровненькие зубки. Прозванный жирнобрюхим, он, так же как и Давыд, толст и круглолиц, однако, в отличие от «толстобрюхого», еще не стал — да и не обещает стать— покорным рабом. От постоянных криков и побоев Петруха не делается проворнее, да к тому же иной раз явно издевается над старым хозяином. Всегда он занят какими-то мыслями, будто есть у него свои тайные радости и горести.

Петруха появляется из левой половины юрты, нарочно громко шаркая по полу большими торбасами, нехотя влезает на крайние нары и, посмотрев в окно, говорит несколько пренебрежительно:

— Лука будто приехал.

— Лука? Не пьян?

— Вроде нет… А то, может, и пьян…

— Один?

— Будто один… Хотя вроде двое их…

— Вот послушайте этого бродягу! — возмущается Федор. — Он ведь это нарочно. Ах, горе мое… А что, человек, который с ним, хорошо одет?

— Не так уж хорошо… Но можно сказать, что и хорошо…

— Ох, еретик! Погоди ужо! Ну-ка, толстобрюхий, ты посмотри!

Давыд подходит к окну.

— Никуша Сыгаев, — сразу определяет он.

Петруха преспокойно слезает с нар и отправляется в левую половину юрты, так же невозмутимо шаркая огромными торбасами.

— Прибирайтесь быстрее! Грамотей Никитка, прочь отсюда! Сына его побил, а сейчас, чего доброго, и самого ударишь. Прочь! Пошел вон!

Все суетятся, приводя помещение в порядок. Три лучших стула ставят в ряд, вдоль перегородки, наскоро метут пол, убирают со стола самовар, а чашки и тарелки Ирина складывает в подол и уносит.

Наспех прибравшись, все усаживаются как ни в чем не бывало Федор лежит на нарах и, повернувшись к стене, начинает стонать.

Лука, зная, что в доме сейчас идет суета, обычная при появлении почетного гостя, нарочно мешкает во дворе. И вот, наконец, молодой хозяин и гость входят в юрту.

— Кто пришел? — говорит Федор, оборвав стоны.

— Я, Лука.

— Один?

— Вдвоем.

— Кто с тобой?

— Никуша Сыгаев.

— Никуша! Вот хорошо-то — Федор, делая вид, что очень обрадован, быстро садится.

А Никитка, неожиданно избавленный от тягостных насмешек, незаметно выскакивает на улицу и бежит в лес.