Весенная пора

— Ой, дитя мое!.. Разве не говорил я тебе! — всхлипнул старик.

Он положил собаку на колени и стал обмывать рану горячей водой. Роняя слезы из прикрытых глаз, Мойтурук тяжко стонала. После долгих и упорных трудов старик вытащил стрелу и со звоном бросил ее на табуретку. Потом сам утер слезу.

Долго сидел Василий, понурясь, щупая уши задремавшей у него на коленях собаки. Поздно вечером он уложил ее за печку, настелив туда сена.

— Егордан, не знаешь ли, чья эта стрела?

— Нет.

— Какой же это дуралей так высоко ставит стрелу? Придется завтра сходить по следу да поискать тот самострел.

Все молчали.

— Уж не твоя ли? — испуганно шепнула Федосья Егордану.

— Молчи! Я на рысь ставил… А она… Беда, коли старик завтра доищется! — Егордан посмотрел на спящего Алексея, потом шепотом пригрозил Никитке: — А ты, старший, смотри не сболтни чего не надо…

На счастье Егордана, ночью выпал глубокий снег и скрыл все следы.

А еще через день у Никитки кончились каникулы, и он вернулся в пансион.

Приближалась весна. Мойтурук с помощью старика вырыла под нарами углубление. Там у нее получилось уютное гнездышко.

Однажды утром в гнездышке закопошились щенята. Мойтурук глядела на них, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, и в ее умных глазах светились искры материнской нежности и готовность защитить свое потомство от любой беды. Сидя на корточках, старик любовно брал щенят на руки и гладил их, приговаривая:

— Ишь какие красивые, ишь какие хорошие! Знаменитыми охотниками будут. И бегунами хорошими! Будет у них зоркий глаз! Будет острый нюх!

Потом старик варил в маленьком котелке саламату и долго задабривал мольбами собачьего духа, который слывет существом весьма вспыльчивым и легкомысленным.

А близкая весна уже чувствовалась во всем. Солнце стало проплывать высоко над деревьями. Верхний слой снега днем оттаивал и становился мягче, а ночью подмерзал, делаясь колючим и ноздреватым. На дворе среди сенной трухи появились маленькие лужицы.

Мойтурук стала выводить своих уже подросших щенят на прогулку. Она играла с ними, резвилась, а потом водворяла их на место и исчезала, чтобы вскоре принести в зубах подарок — зайца, мышь или бурундука. Если щенки, отнимая друг у друга добычу, затевали возню, мать, лежа в сторонке, тихо ворчала, как бы унимая их.

Но однажды Мойтурук не вернулась домой. Она пропала.

Василия придавило горе, да такое безутешное, что он не в силах был выразить его словами. Забота о щенятах целиком легла на старика. Щенки повсюду бегали за ним. Он брал их на руки, крепко прижимал к груди, теребил уши, ласково трепал по спине и все время что-то бормотал. Вот кончилось кислое молоко, и мясо дохлого жеребенка кончилось, и гнилые гальяны уже съедены. Опять надо заботиться о еде. Уж очень они стали прожорливы, столько добра переводят!

Как-то вечером, когда старик вернулся из лесу и щенки, скуля, забегали вокруг него, он в сердцах закричал на них:

— Ешьте меня, меня самого ешьте!

И на следующий день начал раздавать щенков.

— Этого я давно назначил тебе, — говорил старик случайно заехавшему к нему соседу. — По всему видно, из него выйдет отменная охотничья собака…

— Тебя ждет! — говорил старик другому гостю, стоя со щенком на руках.

Если гость не хотел брать щенка, то старик умолкал и очень обижался. А если тот соглашался принять подарок, старик, обнимая щенка и гладя его по носу, тихо и печально умолял нового хозяина дрожащим голосом:

— Ты уж его хорошенько содержи. Мать у него — Мойтурук, умница была. Дарю тебе в надежде, что обижать его не будешь…

Одного щенка, похожего на Мойтурук, старик оставил себе.

Никитка приехал к своим на пасхальные каникулы как раз в то время, когда старик особенно тосковал по пропавшей Мойтурук и розданным щенкам.

Никитку завез домой Бобров по пути к больному, правда, сделав при этом изрядный крюк. Всю дорогу он пел песни сударских, и если песня была знакомая, Никитка подтягивал ему.

— Вот весна побеждает зиму, — говорил Бобров на ломаном якутском языке. — Так скоро и революция победит эту одряхлевшую жизнь. Ты, брат Никитка, человек весны!

Он прижимал к себе мальчика, потом обертывал вожжи вокруг ноги и, широко размахивая руками, начинал громко петь, взглядом и кивком головы приглашая Никитку.

Отречемся от старого мира,Отряхнем его прах с наших ног,Нам не нужно златого кумира,Ненавистен нам царский чертог…—

подтягивал Никитка, твердо зная, что эта песня направлена против Сыгаевых, и в полной уверенности, что слово «чертог» не что иное, как черт, которым ругают царя. Еще ему казалось, что эти песни прекрасны потому, что фельдшер Виктор Алексеевич и учитель Иван Васильевич не могут петь плохих песен.

Смело, друзья! Не теряйтеБодрость в неравном бою,Родину-мать вы спасайте,Честь и свободу свою…