Весенная пора

У Федосьи была только тощая таежная осока, и потому она выпросила у Майыс для коня фельдшера охапку сочного берегового сена, а самого гостя напоила чаем с чехоном[19], тоже выпрошенным в долг у хозяйки. Поспешно выпив чай и уже собираясь трогаться дальше, Бобров весело обратился к Федосье:

— У вас ведь хорошая юрта. Надо бы вам жить в своей юрте, рядом с Эрдэлирами и Котловыми!

— Конечно! — обрадовалась Федосья. — Только и мечтаем о том, когда сами будем себе хозяевами.

— И легче и веселее будет. Ну, до свидания!

Вечером, молча выпив чай, старик Боллорутта отодвинул пустую чашку и осведомился:

— Кто приходил-уходил?

— Фельдшер, — ответила Майыс, по обыкновению вертя блюдце своим проворным большим пальцем.

— Как будто у нас нет больных?

— Он Никитку подвез, — объяснила Федосья.

— Значит, приезжал он ради вас, а не ради меня. Вот никак и не возьму в толк: почему это его коню дали мое сено, а его самого накормили моим чехоном?..

Старик, оказывается, подметил и остатки сена на дворе, под коновязью, и кусочек чехона, оставшийся на тарелке Лягляриных.

Женщины замолчали, да и старик больше не возобновлял этого разговора.

Изба у Василия просторная, светлая, но мрачен дух в этой избе, чем-то подавляет она человека и кажется неуютной. Ощущение такое, будто настоящие ее хозяева уехали в далекий наслег хоронить давно и безнадежно болевшую единственную дочь: пока их нет — тоскливо, а приедут — будет страшно.

Передние и правые нары пустуют, пуста и вся середина просторной избы. Сами хозяева жили в заднем углу, на месте холостых батраков. Ляглярины занимали левую половину — место семейных батраков в богатых домах.

Старик жил под гнетом своего горя, ни с кем не разговаривал и только время от времени вздыхал. В его присутствии Ляглярины хоронились в своей половине, а Майыс ходила как тень, сама незаметная и ничего не замечающая вокруг.

А без старика сразу становилось очевидно, что изба полна народу.

Никитка привез с собой из школы несколько книг и тетрадь с отрывками из сударских песен. Эти стихи перевели сообща Федор Ковшов, учитель и Афанас Матвеев. Такие же тетради учитель вручил Петру и Роману.

В пасхальную ночь, как и в прошлом году, в школе состоится праздник и ребята выступят перед публикой. Никитке поручено прочесть два стихотворения.

«Стихи великого русского певца Александра Сергеевича Пушкина «В Сибирь»!» — громко и внятно объявит он народу.

Во глубине сибирских рудХраните гордое терпенье,Не пропадет ваш скорбный трудИ дум высокое стремленье…

Никитка прочтет весь стих, до конца, а после небольшой паузы скажет:

«На это послание ответил от имени сударских вот такими стихами сударский певец Одоевский:

Струн вещих пламенные звукиДо слуха нашего дошли,К мечам рванулись наши рукиИ — лишь оковы обрели…»

Эти стихи он выучил наизусть за два дня. Еще он выучил басни дедушки Крылова «Ворона и лисица» и «Крестьянин и работник». Опытный рассказчик Дарьиных сказок, он с выражением прочитал все это домашним.

Обитателей избы рассмешило хвастовство глупой вороны. Даже мрачный старик Боллорутта и то вставил слово:

— Уж она, лиса-плутовка, придумает хитрости!..

А когда Никитка прочитал «Крестьянин и работник», Егордан с досадой сказал:

— Вот-вот! Мы всегда виноваты. Не надо было спасать его, черта проклятого, пусть бы съел его медведь!

Боллорутта же ничего не сказал, только сердито взглянул в сторону Егордана, покашлял и лег спать.

Никитка прочел еще веселый рассказ «За ягодами», где девочка Груня, уверенная в том, что она не побоится волка, ужасно испугалась зайца. Это та самая Груня, что увлеклась разговорами и мелкие ягоды клала в кружку, а крупные — в рот.

Дня за два до пасхи Никитка целый день помогал Боллорутте возить сено. Вечером старик торжественно поставил перед Никиткой тарелку с большим куском мяса. Тот отрезал себе немного, а весь кусок отнес на левую половину, своим.

Сегодня у старика, видимо, настроение было получше. После ужина он взял со стола свечу и, как уже случалось не раз, принялся разглядывать картинку с гробом, краснощеким здоровяком и стоящим за ним скелетом, рассуждая вслух о неизбежности смерти. Потом он поднес свечу к портрету болезненного человека.

— Так и не знаю, что за господин, — произнес Василий привычные слова. — Видать, сильно болен… — Он хихикнул и продолжал: — Скоро барыня взмахнет над ним косою. Слышь, Майыс…

— Да, взмахнула уже давно!..

Майыс и Федосья пошли в хотон. Старик лег, не раздеваясь, на нары.

Оставшись один у хозяйского стола, Никитка вскочил, взял со стола свечу и стал разглядывать неизвестного больного человека. Он без труда прочел надпись, напечатанную под портретом крупными буквами; «Н. А. Некрасов».

Никитка прильнул к мелким строчкам.

«Сейте», — прочел он по складам первое слово.