Весенняя пора

Кириллов пробыл у своих только неделю. У него ежедневно собирались люди, и непринужденная беседа всегда переходила в собрание. Учитель пытался даже организовать союз батраков и бедноты, но только Афанас, Эрдэлир, Иван Малый и Найын согласились вступить в этот союз, остальные не решались. Когда же Кириллов зачитал и разъяснил постановление съезда крестьян о восьмичасовом рабочем дне и об установлении одного дня отдыха в неделю, все шумно одобрили это решение.

В городе, по словам учителя, кроме власти областного комиссара, стоящего за интересы буржуев, существовал также Совет рабочих и солдатских депутатов, который защищал интересы угнетенного народа.

Узнав обо всем этом, батраки Талбинского наслега выработали следующие условия труда:

Работать у богачей не более восьми часов в день; воскресенье — день отдыха.

Работа сверх восьми часов оплачивается в полуторном размере, работа в праздники — в двойном.

За семь зимних месяцев батраки получают по рублю; за сентябрь и май — по полтора рубля; за три летних месяца — по два рубля. Значит, за год батрак получит целых шестнадцать рублей, тогда как раньше, работая от зари до зари, лучший батрак получал всего пять-шесть рублей.

Богачи должны платить и своим так называемым «приемным детям», то есть наиболее бесправным батракам. Все сенокосные подряды, взятые у богачей, выполняются только наполовину. Долги оплачиваются без процентов и только за последние три года.

В случае непринятия богачами этих условий всем сразу отказаться от работы и от оплаты долгов.

Решено было также церковную землю раздать безземельным крестьянам: сыну Туу — слепому Николаю, батраку Романа Егорова Найыну, многодетному Тохорону и другим.

Доверенными от бедноты назначили Афанаса Матвеева, Дмитрия Эрдэлира и Ивана Малого. Но когда дело дошло до подписей под решением, большинство бедняков побоялось подписаться.

— Посадят в тюрьму — кто будет за моими детьми приглядывать… — ворчал Тохорон.

— Мне ничего не надо, кроме Дулгалаха, — говорил Егордан Ляглярин. — А Дулгалах я возьму и без протокола, потому сейчас и сам царь Николай — не царь, и голова Едалгин — не голова, и князь Сыгаев — не князь.

— Но ведь вместо царя сейчас буржуи, вместо головы — Никуша Сыгаев, вместо князя — Лука Губастый. Ведь остались те же Сыгаевы, Егоровы, Семеновы, — убеждали его Афанас, Эрдэлир и учитель.

— Мне только мой Дулгалах нужен, — упрямо твердил Егордан. — Кто вместо царя, я не знаю, это далеко от меня. А Никуша Сыгаев песни против царя пел, это я сам слышал. Ну и Лука не Иван Сыгаев… Одним словом, мне только Дулгалах нужен.

— Егордан прав. Недаром уму якута сам царь дивился, — завел свое Бутукай. — Царь спрашивает у якута: «Чем живы?» А якут отвечает ему: «Землей…»

Но Андрею, как всегда, не дали договорить его притчу.

Протокол, подписанный горсточкой смельчаков — Афанасом, Эрдэлиром, Иваном Малым, Найыном и другими, учитель вызвался доставить в совдеп. Через несколько дней он собирался отправиться в Якутск. Однако ночью за ним явился милиционер из улусной управы, и к утру Ивана Кириллова в Талбе не оказалось. Перед отъездом он успел лишь сунуть растерянной матери записку на имя Афанаса:

«Меня отправляют в город, наверное в тюрьму. Не теряйте мужества. Делайте все, как решили. Постараюсь по дороге сбежать. Всем поклон…»

В наслеге наряду с комитетом общественной безопасности, возглавляемым Лукой Веселовым, начали свою работу доверенные от бедноты во главе с Афанасом. Минуя наслежную власть, они выдавали малоземельным и безземельным крестьянам записки, в которых значилось: фамилия и имя того, кому выдана записка, число членов его семьи, название выделенного покоса и количество убираемых там копен. Таким образом доверенные распределили участки богачей и церковные владения.

После этого в церкви поп взывал к богу, чтобы он покарал грабителей. Кроме того, отец Василий ходил по домам, угрожая людям, получившим записки на церковную землю.

А в первый день покоса на церковный участок явились слепой Николай, сын Туу, с Гавришем, Найын да трое доверенных. Никогда не унывающие Эрдэлир и Иван Малый наточили косы, и все пятеро, радостные и возбужденные, пошли шагать, да чем дальше, тем веселее, с каждым звенящим взмахом врезаясь в просторную ровную гладь травы.

Когда появился поп с двумя нанятыми косарями, люди уже выходили на противоположную границу участка, оставив за собой широкую полосу, устланную ароматным сеном. На передней меже стоял лишь слепой сын Туу. Обратив лицо на восток, он не спеша крестился за всех косарей.

— Опоздали малость! — с достоинством произнес слепой, услыхав шаги.

— Да, видно, опоздали, — сказал один из подошедших и зазвенел косой, снимая ее с плеча.

— Э, да это ты, друг Федот! — обрадовался слепой. — Давно бы так!

— Зря радуешься. Я не грабить пришел, как ты, а для батюшки косить.

— Да что с ним, грешником, толковать! Начинайте, а я пойду народ кликну, — может, еще кто согласится. Бог помощь!