Весенняя пора

Рано утром в первое воскресенье мая Данилов и Ляглярин, положив в общий портфель два ломтя хлеба, последний том «Войны и мира» и альбом для рисования акварельными красками, побежали в техникум. Скоро там собрались все студенты. Они вооружились лопатами, топорами, кайлами и с песнями двинулись к синеющим вдалеке горам.

В центре колонны шел директор техникума. Его белая голова возвышалась над рядами. Поглаживая седые мягкие усы, старик по-юношески улыбался весеннему солнцу и часто повторял, оглядываясь то на одного, то на другого студента:

— Ах да, да! Ну и прекрасно, замечательно!

Впереди, со знаменем техникума маячила другая высоченная фигура — Степана Булочкина.

Они проходили маленькими чистенькими полянками и сосновыми лесочками и наконец дошли до подножья горы, где остановились около шумящего и пенящегося потока. После короткого митинга закипела работа.

Поперек пади вбили два ряда крепких кольев и оплели каждый ряд прутьями тальника. Студеная горная вода сердито бурлила и прорывалась множеством светлых струек сквозь эту преграду. Но вот промежуток между двумя стенками забросали охапками веток. Потом замелькали лопаты и со всех сторон полетели густые комья глины и песка. На поверхность мутной воды всплывали бесчисленные шипучие пузырьки.

Общая веселая работа еще больше сближала студентов. Старый директор не отставал от молодежи. Он и Булочкин, которого Александр Петрович выбрал себе в напарники за его высокий рост, подносили глину в старой парусине и, разом вытряхнув ее, бежали за новым грузом. Между кольями постепенно вырастал плотный и широкий земляной вал.

Все сильнее напирает поток, вода поднимается все выше, но перевалить через преграду ей не удается, и она отдельными бесшумными светлыми змейками выползает с обеих сторон плотины. Змейки сливаются, образуют ручейки, и, наконец, две широкие светлые полосы катятся вниз, заливая покосы и огороды.

Мощное «ура» проносится над таежным лесом и замирает где-то за горами. Летят вверх шапки, рукавицы.

Пылкого Булочкина давно уже подмывало пуститься в пляс, давно топтался он на месте, подергивая худыми плечами. Да и студенты расступились, захлопали в ладоши, подзадоривая Булочкина. Директор, конечно, догадался, что он один помеха бурному проявлению веселья. Он погладил свои мягкие усы, сдвинул на лоб очки и, хитро улыбаясь, сказал:

— Давайте, давайте, товарищ Булочкин! Талант ведь зря пропадает, понимаете!

Как топнет Булочкин тяжелыми, грязными сапогами по мокрой земле да как пуститься в пляс! Теперь уже ничто не могло остановить его! Он все приближался к крутой пади, почти вровень с краями которой лежала поднятая плотиной вода. Со смехом подбегали к нему ребята, брали его за руки и отводили подальше. А ему обязательно надо было плясать у самой воды. Ведь это танец победы над укрощенной водной стихией! И вдруг, поскользнувшись, Булочкин с криком шлепнулся в воду. Всеми пальцами он судорожно ухватился за мокрую податливую землю. С шумом и смехом вытащили ребята из воды неосторожного плясуна.

Рассеивая вокруг себя брызги, Булочкин побежал к костру. Он быстро стащил сапоги и засуетился у огня.

— Александр Петрович, вообще я, как таковой, ведь плохо танцую, правда? Но вот не могу… Хочется танцевать — и только… — И, приложив руку к груди, Булочкин почтительно поклонился подошедшему с охапкой хвороста директору.

— Ах, хочется? Ну и прекрасно, замечательно! Научитесь!

— Нет, я больше не буду.

— Что не будете? — удивился директор.

— Танцевать. Вообще плохо ведь это. Вот и в воду упал…

— Ах, упали? Ну и прекрасно, замечательно!

Ребята смеялись. А они, старый и молодой, директор и студент, русский и якут, оба высокие и худые, оживленно разговаривали.

— Ну и прекрасно, замечательно! — воскликнул вдруг кто-то из студентов.

И добрый, любимый старый друг шутя погрозил пальцем: понимаю, мол, меня передразниваешь!..

А молодые березки у подножья гор весело перешептывались. Над полями поднимался бодрящий запах пробуждающейся земли…

Как прекрасна жизнь! Как прекрасна молодость! Как прекрасно жить среди друзей!

— Пойдем, Никитушка, во-он туда! Я буду рисовать во-он ту березу, а ты почитаешь или попишешь чего-нибудь, — сказал Проня, когда студенты шумной гурьбой возвращались в город.

— Давай! — согласился Никита и улыбнулся, открывая два ряда крепких зубов, за которые девушки шутливо называли его ходячей рекламой зубного порошка.

Они побежали к раскидистой березе, стоящей на пригорке, облитом косыми лучами вечернего солнца. С густых ветвей березы брызнула стая маленьких серых птичек. Озорницы! Взлетели так внезапно, шаркнув крылышками, будто и в самом деле смертельно испугались людей. А сами рассеялись мелкими шишечками на соседние деревца и подняли такой неугомонный щебет, словно перезванивались в мельчайшие серебряные колокольчики. Раскидистая береза стояла на пригорке, немного впереди толпящихся за ней молоденьких гибких березок, будто пожилая, степенная мать перед смешливыми дочками.