Весенняя пора

— Но я-то его не знал… А ты, если бы не был согласен с ними, то хоть что-нибудь да сказал. Ты и на закрытом комсомольском молчал. Оно и понятно: земляк ты им, друг детства…

— Прошу слова! — вскочил Ляглярин в самом разгаре выступления очередного оратора.

— Хорошо, — и Тарасов, который вел собрание, равнодушно кивнул в сторону говорившего: после него, мол.

Сердце Никиты трепетало, казалось, у самого горла. Что-то крепко-крепко сжимало виски, кружилась голова. Он уже раскаивался в своем решении выступить и злился на Булочкина.

— Слово имеет товарищ Ляглярин!

Когда Никита стремительно шел к трибуне, Данилов схватил его за руку и ласково шепнул:

— Никитушка!..

Никита сердито выдернул руку. Не помня себя от смущения, он взобрался на сцену и сразу заговорил:

— Ты спрашивал, Судов, кто ты да чей ты? Молодой буржуй ты, вот кто! Твои красивые речи никого здесь не обманут. Отец, мол, был такой-сякой, а я тут при чем? А зачем же ты черные дела своего отца повторяешь? Разве забыли вы, Сыгаев и Судов, как в Нагыле бегали вы между двумя интернатами, стравливая комсомольцев с беспартийными? Кого вы, Сыгаев и Судов, называете беспартийными?

Разве забыли вы, как мы, тогда еще полуголые батрацкие ребята — комсомольцы, выпроводили вас из своего интерната? Ведь рваными телячьими штанами закидали вас! Так вы думаете, что позднее мы поглупели, что вы, бандитское отродье, приятнее нам стали оттого, что вместе с вашими подлыми отцами убивали наших товарищей, сжигали наши школы и больницы?

Никита рванулся вперед так сильно, что трибуна, заскрипев, сдвинулась с места, отчего Никита смутился.

— Вот, например, мы с Ваней Шаровым видели, как наши товарищи, прекрасные русские и якутские парни, падали от пуль русских Коробейниковых и якутских Сыгаевых. Мы кровь и слезы вместе с ними проливали в борьбе с белобандитами, вместе радовались победе над ними. А теперь выходит, что я должен ненавидеть русских, своих лучших друзей и братьев по классу, только потому, что они русские, и должен срочно полюбить своих классовых врагов, своих угнетателей Сыгаевых, лишь потому, что они якуты. Ну их ко всем чертям… Да они гады, должны благодарны быть, что им еще позволяют учиться в нашей советской школе! А они бороться решили! Пусть убираются к черту из техникума! Их места займут наши, советские ребята…

Ничего не видя перед собой, наталкиваясь на людей, Никита спрыгнул со сцены и выбежал в коридор. За ним вышел Данилов, сильно прижал его к стене и зашептал, задыхаясь от волнения:

— Никитушка, друг ты мой!..

Они больше ничего не сказали друг другу и вернулись в зал.

Совершенно неожиданно попросил слова студент четвертого курса Терентий Даркин. Это был человек загадочный. Захочешь узнать его мнение о чем-нибудь — он ловко притворится незнайкой, скажет, что поражен услышанным, что, мол, подумает.

Глаза у него были желтоватые, один чуть меньше другого, над вытянутой верхней губой чернела большая родинка. Он был высок, широкоплеч, ходил всегда со склоненной к плечу головой. Говорили, что Даркин из зажиточной семьи, но одет он был хуже многих и подчеркнуто небрежно. Ни с кем Даркин не дружил, ни с кем не знался, так и жил сам по себе. Никто даже не догадывался поручить Даркину какую-нибудь общественную работу. Но, бывало, он вдруг напишет в стенгазету какой-нибудь уморительно смешной фельетон из жизни техникума. А накануне дня Красной Армии поразил всех тем, что принес и молча положил на стол комиссии прекрасно нарисованный им портрет товарища Фрунзе в самодельной раме.

Когда Даркин попросил слова, люди переглянулись, по рядам прошел гул. Вытянув губы, наклонив голову набок, широкими и неслышными шагами доплыл Даркин до трибуны и облокотился на нее обоими локтями.

— Это не люди! — бросил он, громко чмокнул и головой указал на Сыгаева и Судова. — Они, видно, созданы для того, чтобы мешать жить другим. Я бы сказал, что мы с ними слишком нянчимся… Я так думаю. Может, и ошибаюсь. Тогда прошу прощения! — Даркин широко развел руками и низко поклонился. — Но я бы с ними долго не разговаривал. Они могут еще больше осмелеть и обнаглеть… М-да! Ведь их всего пять-шесть человек, а нас — целый техникум! Я тоже беспартийный. М-да, беспартийный… Но я что-то вот не помню, когда это я просил Сыгаева или Судова выступить от моего имени против комсомола… Может, Сыгаев напомнит мне? Может, я просто позабыл, как, видимо, позабыл сам Сыгаев, что он учится в советском техникуме?

Даркин брезгливо морщился, прижимал сильные руки к своей широкой груди и вдруг энергично отталкивал их от себя:

— Надо освободиться от этих людей! Нам ведь учиться надо, людьми стать! Вот и все!

Он мягко спрыгнул со сцены и не спеша пересек зал. После Даркина взял слово беспартийный директор техникума Александр Петрович Белкин.