Читаем Весенняя пора полностью

— Я не собирался выступать, — начал Александр Петрович и, сдвинув очки на лоб, сощурил голубые глаза. — Но здесь вот с неожиданной активностью высказался учитель Гришин… Я с ним не согласен… — Старик разгладил ладонью мягкие седые усы. — Да, не согласен! Что там капнуло на Гришина со второго этажа, я, конечно, не знаю, но обвинять в этом комсомольцев и утверждать, что они у нас некультурны и плохо учатся, это непродуманно, несерьезно… А если продуманно и серьезно, то это еще хуже для педагога Гришина. Будем говорить прямо: это клевета на наш комсомол. Я имею кое-какой опыт работы с молодежью. И я беру на себя смелость утверждать как раз обратное тому, что мы слышали от Гришина. Комсомольцы у нас идут во всех отношениях впереди студенческого коллектива, они ведут коллектив. Конечно, и Судов с Сыгаевым учатся неплохо, но дело не только в этом. Они люди неискренние, они считают себя выше других, они необычайно высокомерны и кичливы. Каюсь, но я сам считал все это просто недостатками их характера. А на деле оказалось, что они решили расстроить жизнь нашего техникума. Это уже выходит за рамки характеров и перерастает в общественно вредное явление, с чем мы никак не можем мириться. Никак не можем!.. И не будем! И если это собрание не станет для них серьезным уроком, мы сделаем соответствующие выводы, и места тех, кто не уважает наши советские порядки, займут истинно достойные люди!

…Собрание продолжалось до полуночи.

Под бурные аплодисменты было вынесено решение:

«Объявить Сыгаеву, Судову и Владимирову строгий выговор и предупредить их, что в случае повторного нарушения ими дисциплины перед Наркомпросом республики будет немедленно поставлен вопрос об исключении их из техникума».


Три недели, оставшиеся до летних каникул, сыгаевцы держались тише воды, ниже травы. Они, очевидно, были оглушены своим поражением. На уроках они мрачно молчали и лишь изредка иронически покрякивали, когда какой-нибудь студент не мог ответить на вопрос преподавателя. На переменах они стояли в сторонке и о чем-то таинственно шептались. Если кто-нибудь проходил мимо, они начинали перемигиваться и демонстративно умолкали.

В последний день учебы Сыгаев догнал Никиту на улице и, фамильярно хлопнув его по плечу, возбужденно проговорил:

— Ну что, товарищ земляк! Едем на родину, а? Ты не побоишься ехать со мной?

— Пока я живу на советской земле, я никого не боюсь, — твердо сказал Никита и, сурово глядя в беспокойно забегавшие серые глазки Сыгаева, добавил: — А тем более тебя…

— Я думаю, что у нас в улусе тебя не похвалят… — начал Вася, невольно отступая.

— Конечно, не похвалят, — согласился Никита. — Не только не похвалят, а обругают за то, что не сразу, не с первого дня, стал я бороться против вас…

Однако ехать Никите не пришлось. Его вызвали в обком комсомола и объявили, что он назначен секретарем редакции областной комсомольской газеты.

Осенью, с начала учебного года, Сыгаев опять стал затевать в классе разговоры о засилии комсомола, о недооценке национальной интеллигенции, о том, что в техникуме учится слишком много русских. Но класс был уже не тот, и, как жаловался Сыгаев, ему «не давали рта раскрыть».

На торжественном вечере, посвященном Великой Октябрьской социалистической революции, Владимиров и Судов выпили где-то для храбрости, ворвались в зал в шубах и шапках и начали выкрикивать по адресу докладчицы, студентки четвертого курса, оскорбительные реплики. Когда их выводили из зала, они похабно ругались. А Сыгаев дожидался своих дружков у ворот…

Через несколько дней все трое предстали перед товарищеским судом.

Председателем суда был Никита Ляглярин, а членами — Ваня Шаров и Павел Тарасов.

— Василий Сыгаев!

Сыгаев медленно приподнялся, но тут же сел обратно и плачущим голосом заявил:

— У меня страшно болит поясница… Я не могу стоять.

Острые глаза Никиты впились в ненавистное лицо Сыгаева, он поднялся и сурово сказал:

— Суд требует, чтобы вы отвечали стоя!

Сыгаев, делая вид, что это стоит ему огромных усилий, отодрал себя от скамейки. Он стоял, скрючившись и скривив лицо.

— Стойте прямо! — крикнул Никита, рванувшись к подсудимому. — Нечего кривляться!

— Спина у меня кривая… В детстве из колыбели уронили.

— Притворяется! Комедию ломает! — слышалось со всех сторон.

Сыгаев злобно оглядел зал. Потом схватился за спину и дерзко проговорил:

— Сейчас вот заболела. Очевидно, судорога. Я не могу присутствовать на суде.

Никита посоветовался с членами суда и объявил:

— Суд решил вызвать нашего врача, чтобы определить болезнь Сыгаева. И если выяснится, что Сыгаев притворяется, дело будет передано в народный суд.

Злобно сверкнув узкими серыми глазками, Сыгаев вдруг выпрямился и закричал:

— На, любуйся! Ты, Ляглярин, всю жизнь мне завидовал и преследовал меня! Пользуйся случаем, расправляйся!

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Пятьдесят лет советского романа»

Проданные годы [Роман в новеллах]
Проданные годы [Роман в новеллах]

«Я хорошо еще с детства знал героев романа "Проданные годы". Однако, приступая к его написанию, я понял: мне надо увидеть их снова, увидеть реальных, живых, во плоти и крови. Увидеть, какими они стали теперь, пройдя долгий жизненный путь со своим народом.В отдаленном районе республики разыскал я своего Ализаса, который в "Проданных годах" сошел с ума от кулацких побоев. Не физическая боль сломила тогда его — что значит физическая боль для пастушка, детство которого было столь безрадостным! Ализас лишился рассудка из-за того, что оскорбили его человеческое достоинство, унизили его в глазах людей и прежде всего в глазах любимой девушки Аквнли. И вот я его увидел. Крепкая крестьянская натура взяла свое, он здоров теперь, нынешняя жизнь вернула ему человеческое достоинство, веру в себя. Работает Ализас в колхозе, считается лучшим столяром, это один из самых уважаемых людей в округе. Нашел я и Аквилю, тоже в колхозе, только в другом районе республики. Все ее дети получили высшее образование, стали врачами, инженерами, агрономами. В день ее рождения они собираются в родном доме и низко склоняют голову перед ней, некогда забитой батрачкой, пасшей кулацкий скот. В другом районе нашел я Стяпукаса, работает он бригадиром и поет совсем не ту песню, что певал в годы моего детства. Отыскал я и батрака Пятраса, несшего свет революции в темную литовскую деревню. Теперь он председатель одного из лучших колхозов республики. Герой Социалистического Труда… Обнялись мы с ним, расцеловались, вспомнили детство, смахнули слезу. И тут я внезапно понял: можно приниматься за роман. Уже можно. Теперь получится».Ю. Балтушис

Юозас Каролевич Балтушис

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги