Весенняя пора

— Хорошая трава сама укажет, где овраг или кочка, где дерево или камень. Чего доброго, можно и без косы остаться, если начать с края.

Иван обкосил бугорок с двух сторон, потом поднял и отбросил срезанные охапки травы, обнажив огромный белый камень.

И снова Иван замахал своей серебряной косой — да все шире, свободнее, увереннее, все больше и больше проникаясь радостью труда. Казалось, светлая сталь в его руках сама отклонялась от коварных неровностей почвы, от камня или торчащего из земли кола и в то же время не оставляла нигде ни травинки. С каждым взмахом Иван отбрасывал от себя буроватые сверху и темные снизу, похожие на шкуры больших медведей охапки. Там, где у любого другого коса неминуемо отскочила бы от плотного пласта слежавшейся травы, попусту блеснув в воздухе, или, пробив пласт, вонзилась бы в землю, там Иван двигался легко и плавно.

Егордан любовался работой товарища и не мог скрыть удивления, когда через некоторое время с лужайкой было покончено. А Иван как будто был даже опечален, что так быстро управился.

— Давно смотрю и все не налюбуюсь на тебя, — проговорил Егордан, мягко улыбаясь.

— Значит, чем-то все-таки и меня наградила судьба, — задумчиво сказал Иван и, усевшись на большой камень, стал подтягивать ремешки на торбасах. — Ни силы, ни хитрости, ни богатства у меня нет… Вот разве только кошу помаленьку. Иной раз вечерком машешь косой и чувствуешь, как все тело радуется. Так бы, кажется, и не бросил никогда. Но ведь у нашего брата и угодий таких нет, чтобы разгуляться можно было, а для богачей и стараться ни к чему. Сегодня вот только разошелся, а уж кончился твой луг. Работа — она как хорошая песня: коль начнешь, так и останавливаться не хочется.

До них донеслись выкрики ребят:

— Чай вскипел!

— Чай пить!

— Идите все сюда!

У шалаша давно уже вился веселый дымок костра. Никитка, Алексей и Федосья сзывали косарей на отдых, и люди потянулись к шалашу.

Дмитрий был особенно весел: старый Лягляр поделился с ним табаком, который принес Афанас. Дмитрий шел с намерением похвалиться перед Иваном тем, что ему довелось покурить. Но, увидев у входа в шалаш горой лежащие на сковородке маслянистые оладьи, сливки и расставленные чашки с крепким чаем, он остановился пораженный.

Со смехом и шутками, весело напились чаю и покосили еще немножко. Но вскоре кончилась лягляринская земля, и пришлось расходиться.

— От всей души благодарю вас! — взволнованно сказал Егордан на прощание. — Выручили! Добрых восемьдесят копен выйдет. То-то говорится: «Зайцу — чаща, человеку — друзья».

— Ну, я-то выручил, положим, не очень, — смеялся Афанас. — Хотя, может, одну копну и накосил. Или и того не будет? Дивлюсь я на Ивана: и меньше меня, и слабее, а косит в десять раз лучше.

— Ты бы, Егордан, позвал меня одного, я бы и сам управился: чай не богачу косить…

— Вместе веселее, — зашумели остальные, — нам ведь тоже хочется помочь Егордану.

— А вдруг мы это для Семена Веселова постарались? — обеспокоенно произнес Дмитрий.

— Не может того быть… — пробормотал немногословный силач Тохорон.

— Пошли! — махнул Иван Тохорону. — По дороге немного и на твоем выгоне помахаем, а то Губастый догадается. Ну хорошо, что позвал нас, Егордан.

— Мы такие, что не пропадем! — уверенно произнес Андрей Бутукай. — Уму якута сам царь дивился. Спрашивает: «Чем вы там, якуты, живы?» А якут-то… — И Бутукай, заметив, что его никто не слушает, бросился догонять друзей.

Через два дня Ляглярины и Эрдэлиры все, от мала до велика, кроме Федота, опять отлучившегося по какой-то выдуманной причине, отправились убирать сено. Даже старая Дарья, опираясь на палку и плечо Никитки, доплелась до шалаша и уселась у входа, веселая и оживленная.

Уже сложили около десятка копен, когда по дороге к Эргиттэ из леса показался серый конь с двумя седоками. Коня вел за повод подросток с вилами и граблями на плече.

— Федор Веселов! Вот подлец! — сказал Дмитрий, всматриваясь в непрошеных гостей.

— Семен… Ой, беда! — прошептала, бледнея, тихая Лукерья.

Все сбились у шалаша.

— Вот досада! — Егордан в сердцах глубоко воткнул вилы в землю.

Вскоре Федор, Семен и Давыд, который вел коня за повод, приблизились к ним.

— Что это ты, Егордан, вилами грозишься? — прогнусавил Семен, и его худое длинное тело медленно сползло с коня. Прихрамывая на затекших журавлиных ногах, он продолжал: — Как же это ты, господин Егордан Лягляр, посмел выкосить тут?

— А чего же мне не косить свою землю?

— Может, когда-то и была она твоей, но теперь стала моей. И я ее, мою землю, отдал вот этому человеку. Наверное, припоминаешь его: это Федор Веселов.

— Не боишься ты, Семен, греха перед богом и стыда перед людьми! — укоризненно произнесла Дарья.

— Не лайся, старая дуреха! — Семен долго рылся за пазухой и наконец вытащил пакет с изображением утиных перьев.

— Опасаясь, что ты, такой важный человек, можешь не подчиниться своему наслежному князю, твой улусный голова прислал тебе вот эту грамотку. Прочти! Если тебе и этого мало, то получишь грамотку от губернатора, а то, пожалуй, и от самого царя…