Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

– Проветрили – и хватит!

Малюта спрыгнул с унитаза, швырнул окурок под ноги, прошёл к умывальникам, наклонился к трубе, упёрся ладонями и принялся отжиматься. Микола не считал: знал, будет не меньше пятидесяти раз. Сам зато бегал быстрее.

Приближался отбой. Первым на «базу» ввалился Архип, тоже десятиклассник, как Халва, Микола, Мерин и Малюта – да их всего-то в десятом классе осталось пятеро ребят. Захлебываясь от самодовольства, стал делиться новостями.

Новости, впрочем, мало чем отличались от вчерашних и позавчерашних. Одно и то же повторялось в разных вариантах: кто с кем гулял, кто кому «засветил», где и по сколько «врезали» или же собирались это сделать. И тому подобное.

Потом зашли ещё трое с гитарой, потом ещё четверо. Все шантрапа – восьмой, девятый класс. Микола их всерьёз не воспринимал: три месяца, полгода, а потом домой… К нему обращались – коротко отвечал. Куда тут денешься, когда деваться некуда. Да и то хорошо, что тепло. Своё место у окна на подоконнике никому не уступал.

Становилось тесно: шутки и подколки, скверные анекдотики и отвратный хохоток – приходилось слушать. Кто-то беспрерывно сплёвывал на загаженный пол, кто-то мучил гитару, дребезжащим голосом выкрикивая:

– Ты н-не при-шла!..

И другие зло подпевали:

– Ш'aру-л'aлу-л'a!!!..

Кто-то слишком долго и жадно затягивался чужим бычком и теперь мучительно кашлял и отхаркивался в покосившуюся раковину. В кабинку, где оставил следы своих ботинок на унитазе Малюта, выстроилась очередь. Хотя на «базе» было две уборных, действовала, да и то с перебоями, только одна. Вторая засорилась ещё в начале учебного года и дверь в нее наглухо забили, чтобы не совали нос любопытные.

В десять часов вечера – как и положено – в туалетную ворвалась Семёновна. Микола вжался в свой уголок: в дыме и гомоне одиночество угнетало больше, чем если бы он был один по-настоящему. Но, наконец-то, про него забыли, не доставали с расспросами: теперь было с кем препираться. Семёновна, сварливая, с лубяным лицом, гнала всех по палатам. «Кому охота тащиться на веранду, – думал Микола, созерцая перепалку, – котёл уже месяц как лопнул, отопление-то накрылось. На базе уютнее, а там холодрыга».

Ребята огрызались, хамили. Хотя Семёновне всё нипочём. Но вот дверь распахнулась, в проеме показался Мерин, поманил Архипа, а на остальных накинулся:

– Кончай базар, беркут'a! Чтоб через пять минут все были на веранде!

Выслушав приказ, по очереди, бочком-бочком, стали нырять в темноту коридора.

– Вот, Алёшенька, дай бог тебе здоровья, всегда помогает…

Благодарная Семёновна рассыпалась в похвалах. «Любит Алёху… Как же, земляки, оба на другом конце города живут». Микола вздохнул, спрыгнул с подоконника, незаметно потянулся: куда бы слинять от всех? К девчонкам в соседнее отделение – там и так все углы позанимали парочки. Конечно, завелась бы подруга, так и место бы для встреч отыскалось бы: шуганул бы молодых с площадки, где люк на чердак – и гуляй. Да не тянуло этой осенью к девчонкам: были красивые, но курили, матерились, пили портвейн, отмечали где попало… Не о такой мечтал.

«База» пустела на глазах. Расставались с ней неохотно: гудели в коридоре.

– …Эти придурки из третьей палаты весь толчок заблевали: пиво с одеколоном намешали – и по полстакана на брата!

– …Представляешь, ломанулся я к ним в восьмую палату, а там Светка блузон стягивает!..

– … Думает, ляшкой вильнёт и теперь я у неё вал'eт…

– …Ихняя медсестра ту дыру тряпкой завесила, чтобы мы ничего не видели…

– …Эх, где бы спички найти… Дефицит!

– …Так это она глотку драла! А я думал – Семёновна…

– …Мерин скоро нарвётся, вот увидите: задолбал своими распоряжениями!

– …Да Мерин – сыкун! Если б не слободские ребята, его бы здесь так распечатали!..

– …А сегодня новенький приехал, Мефодий. Ох и мосёл! Он-то всех и уроет!..

– Коля, пойдём, – заканючил Халва и потянул за рукав поролоновой куртки, – хрен с ним, с Мерином. Чего зря связываться… А курева я завтра настреляю…

«Да, настреляешь ты, тебя только за смертью посылать…» Молча стряхнул его ладонь. Халва, помявшись, поплёлся в коридор. «Вот я и один. Ко мне-то Мерин не сунется. Завтра праздник: седьмое ноября – красный день календаря[2]. Придётся отмечать, – Микола тупо переводил взгляд с раковины на батарею и с батареи на раковину, – запрещай себе, не запрещай, а со своими-то, с “тубиками” родными, да разве завяжешь?..»

Дверь скрипнула. Напротив набычился Мерин… Микола поднял глаза, поглядел, не моргая. Тот посмотрел, помолчал – и свалил. «Кац'aп… Один на один боїшся». Через пару минут Микола выплюнул жёлтый сгусток, высморкался, зажимая поочерёдно каждую ноздрю, и засеменил в коридор – не век же здесь маяться, дерьмо чужое стеречь.

На веранде, не обращая внимания на шум и возню, двинулся к своей самой почётной – у окна – койке. Сел, зевнул, торопливо разделся, забрался под стылое одеяло, поджал коленки, и, когда согрелась простынь, – заснул.

II