Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

Маленькая была просто очарование: загорелая, глаза голубые, прямоносая, вьющиеся светлые локоны до плеч, в красной майке, натянутой на груди, в джинсовых шортах и шлепанцах. Перевёл взгляд на спутницу Лины. О, господи… Большая, неуклюжая, нелепые веснушки облепили рыхлые щёки, и глаза коровьи.

– Привет… – Только и сумел вымолвить он.

Шура перехватил инициативу и картинно повёл рукой:

– Это Абдула, знакомьтесь, а это…

– Оля!.. – Звонким, словно колокольчик, голоском подсказала Лина и послала Шуре ослепительную улыбку. «Как же, г-герой, подвиг совершил», – заревновал Марат. Но нужно было заниматься Олей.

– Очень п-приятно.

Внутри всё кипело: «Ну, теперь обормоты исчешут языки. Как там Урий любит говорить – “четыре сыночка и лапочка-бочка!”»

Огромная Оля стояла как ступа и молчала.

«Ах, да, я ещё должен занимать её беседой о международном положении», – Марат приуныл.

– Не закисай, командир! – Шура хлопнул Марата по плечу и бросил остальным, – ну, чего вылупились, искупались бы лучше!

Марат с тоской скосился на Лину – лёгкую, грациозную, и тут Оля вдруг заговорила густым низким голосом:

– А вас, правда, зовут Абдуллой?

Дружный хохот обдал со всех сторон. Но как-то нашёлся:

– Меня по-разному зовут. А по паспорту Марат.

И как-то сразу забыл про других. Отошли, присели на корягу. И он вдруг понёс какую-то чушь. Оля слушала, не перебивала. Только раз спросила:

– А вы, правда, в Москве живёте?

– Да… А вы в Туле?

– Нет, я здесь, в Мордвесе. Это близко, километров тридцать…

А рядом уже никого. Шура треплется с Линой. Ант'aнас и Урий с шумом барахтаются где-то у другого берега. Только вот Чмяга никак не может найти себе места. Вот он выбежал из воды мокрый, направился к Марату и Оле. Марат смотрел, как тот приближается, и затаённая ненависть заклокотала в груди, руки задрожали. А Оля говорила, всё тянула свои «а-а» да «о-о».

Поглядев на Марата, Чмяга сбавил ход, ухмыльнулся:

– Нет, ты точно дурной, Абдула. Да ну тебя… Ещё забодаешь. – И повернул в сторону, к кустам. «Боится, – Марат ликовал, – меня!» В первый раз в жизни его кто-то испугался. Но, к своему удивлению, никакого удовольствия от этого он не почувствовал.

С опаской поглядывал на Олю: девушка сидела совсем рядом и волновала, а он этого очень стеснялся.

Близился полдень.

VIII

С Олей загулялись до обеда. Вроде и говорить-то особенно было не о чем, и на обед уже опаздывали, а всё никак не могли расстаться: болтались по берегу реки, в тени густого кустарника, задерживались нарочно, будто сговорились, в прохладных местах.

От остальных отбились ещё на пляже. Марат стоически перенёс идиотский хохот Урия на весь пляж. Оля успокоила:

– Не обращай внимания на дурака, – и по-хозяйски увела прочь, потащила по незнакомой, малохоженной тропке; мало-помалу выяснилось, что отдыхала она в этом пионерлагере не в первый раз. А загорать почему-то не пожелала, хотя с сумкой шла, а в ней одеяло свернутое лежало. Потом Марата осенило, когда пожал ей руку и заторопился в столовую к своим: «Стесняется. Для подруг такая же толстая, как я для Чмяги и Урия…»

И стало вдруг жалко её.

А зло своё Чмяга выместил потом на Гане: после тихого часа привязался, заставил заново подмести палату, хотя тот и отдежурил с утра.

Было уже пять часов. Пора было идти на полдник, который они обычно игнорировали: Шура и Ант'aнас резались в настольный теннис возле корпуса, Урий сидел рядом, ловил шарик, подавал, комментировал. Марат стоял на крыльце, облокотившись о перила, скучающе следил за полётами шарика.

Вот на крыльцо вышел затравленный Ганя, что-то недовольно пробурчал, смахнул чуть-чуть пыли с совка в урну. Появился Чмяга – и ни с того ни с сего ударил Ганю по лицу. Тот выронил совок и веник, зажав подбородок ладонями, захныкал, а потом вдруг истерически закричал:

– Не хочу больше! Не хочу больше! Все вы гады! Уеду! Уед-д-д-ду… – И кинулся в корпус собирать вещи. Марат меланхолично наблюдал: по правде сказать, в прошлом году в Каменском его тоже каждый день подмывало расплакаться, запихать в рюкзак пожитки и укатить домой. Но каждый раз останавливала мысль: «А когда в армии будешь служить, кто же тебя оттуда домой отпустит?»

Вот Ганя выскочил на крыльцо, уже с сумкой, зарёванный. Чмяга принялся его уговаривать: видно, сам струхнул – ещё перед Рогволдом отвечать… Но Ганя спешил, ни на кого не смотрел. Снедаемый завистью, Марат провожал его взглядом: вот бы и самому прямо сейчас так взять и уйти на станцию! И уехать, чтобы глаза не видели этого Протасьино! А что? До Москвы-то – всего три часа езды, сначала на дизеле, потом на электричке.

Чмяга, меж тем, уже готов был удержать Ганю силой, но Шура, не прекращая игры, крикнул.

– Чумакин, не тронь его! Пускай едет, если хочет.