Ветер на пороге

– Я отвезу Чарльза Уоллеса! И змею тоже! – в один голос сказали Первый и Второй. При этом они слегка содрогнулись – не одновременно, но по очереди.

Чарльз Уоллес протянул руку, и Луиза переползла от Мег к малышу.

– Что ж, поехали, – сказал он всем троим, повернулся к ним спиной и пошел на стоянку, где учителя оставляли свои машины. Мистеры Дженкинсы шли следом, плечом к плечу, одинаковой неуклюжей, напряженной походкой, такой узнаваемой походкой мистера Дженкинса.

– Но с которым же он поедет? – спросила Мег у Прогиноскеса.

– С настоящим.

– Но тогда…

– Я думаю, как только они свернут за угол, останется только один. Во всяком случае, это дает нам хоть какую-то отсрочку.

Херувим медленно материализовался – сперва показалось мерцание, потом оно стало прозрачным силуэтом, потом силуэт обрел объем, и наконец, как раз когда трое мистеров Дженкинсов скрылись за углом, Прогиноскес сделался полностью видимым.

– Не теряй времени! – бросил он Мег. – Думай. Вспомни самое хорошее, что ты когда-нибудь слышала о мистере Дженкинсе.

– Хорошее? Ничего хорошего я о нем не слышала. Слушай, а вдруг они все самозванцы? Может, они вообще не вернутся назад?

Снова слабый болезненный укол.

– Нет, это слишком просто! Один из них настоящий, и он чем-то важен. Думай, Мег. Ты должна знать о нем хоть что-то хорошее.

– Да не хочу я знать о нем ничего хорошего!

– Перестань думать о себе. Подумай о Чарльзе. Настоящий мистер Дженкинс может помочь Чарльзу.

– Как?

– Нам не обязательно знать как, Мег! И прекрати от меня отгораживаться. Это наша единственная надежда. Ты должна позволить мне вникать вместе с тобой.

Она почувствовала, как он шевелится внутри ее разума, мягче, чем прежде, но упорно.

– Ты по-прежнему от меня заслоняешься.

– Ну я же пытаюсь не…

– Я знаю. Задачки в уме порешай, что ли. Все, что хочешь, чтобы отвлечься от твоей нелюбви и подпустить меня к сведениям о мистере Дженкинсе. Порешай задачки для Кальвина. Ты же любишь Кальвина? Вот и хорошо. Думай о Кальвине, Мег! О ботинках Кальвина.

– А что с его ботинками?

– Ну, какие ботинки он носит?

– Да обычные школьные туфли, наверно. Откуда я знаю? По-моему, у него всего одна пара ботинок и кеды еще.

– И как они выглядят?

– Понятия не имею. Не обращала внимания. Я не интересуюсь тряпками.

– Ну, порешай еще задачки, и давай я их тебе покажу.

Туфли. Прочные, почти новые полуботинки, которые Кальвин носил с разными носками, красным и фиолетовым, – хорошие туфли, не из тех, что мистер О’Киф мог позволить себе покупать детям. Сейчас Мег видела эти туфли как наяву: Прогиноскес транслировал ей этот образ. Она не кривила душой, когда говорила, что не обращает внимания на тряпки. Но тем не менее ее разум поневоле регистрировал все, что она видела, и эти туфли хранились где-то там, доступные вниканию херувима. Мег внезапно осознала, что ее собственное «вникание» – все равно что ребенок, пытающийся одним пальцем сыграть мелодию на фортепьяно, по сравнению со звучанием симфонического оркестра, которому можно уподобить речь херувимов.

Она мысленно услышала отзвук голоса Кальвина, долетевший к ней с того вечера, когда ее отправили – незаслуженно, как она считала, – в кабинет мистера Дженкинса, где ей как следует влетело – тоже незаслуженно. Она услышала голос Кальвина – тихий, успокаивающий, невыносимо рассудительный. «Когда я перешел в седьмой класс и меня перевели в районную школу, мать купила мне туфли в комиссионке. Они стоили целый доллар – больше, чем она могла себе позволить, – и это были женские туфли на каблуке, знаешь, такие черные, со шнурками, как бабушки носят, – и вдобавок малы мне на три размера. Когда я их увидел, я разревелся, и мама расплакалась. Папка меня отлупил. Ну, я взял пилу, отпилил каблуки, отрезал носы, чтобы втиснуть ноги, и так пошел в школу. Ребята при мне ничего не говорили, они меня слишком хорошо знали – но я догадывался, что у меня за спиной они все равно хихикают. Через несколько дней мистер Дженкинс вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что я, кажется, вырос из своих туфель, а у него совершенно случайно завалялась лишняя пара, возможно, они мне подойдут. Он очень постарался, чтобы они выглядели ношеными, чтобы не было видно, что он пошел и купил их для меня. Теперь-то я достаточно зарабатываю летом, чтобы самому покупать себе обувь, но я никогда не забуду, что самую первую пару приличных ботинок в моей жизни подарил мне именно он. Нет, конечно, я знаю все плохое, что о нем говорят, и все это правда. Я и сам не раз с ним цапался, но в целом мы с ним ладим, потому что мои родители не заставляют его чувствовать себя ущербным неудачником и он знает, что может сделать для меня то, чего родители сделать не могут».

– Насколько было бы легче, если бы я могла его по-прежнему ненавидеть! – пробормотала Мег.

Теперь у нее в ушах звучал голос Прогиноскеса, а не Кальвина.

– Что было бы легче?

– Дать ему Имя.

– Разве? Разве теперь ты не знаешь о нем больше, чем раньше?

– Из вторых рук. Я лично никогда не видела, чтобы он кому-то сделал что-то хорошее.

– А как, по-твоему, он относится к тебе?